остались за чертой времени и пространства, в которых Глеб существовал до того, как переступил этой ночью порог деревянного дома на окраине Васильков.
Оказывается, бывает такое – ход событий преодолевает некий зыбкий, размытый порог знакомого мира и выбрасывает человека в
Глеб ни о чем таком раньше не думал и не подозревал. То, что произошло этой ночью, зачеркнуло его прошлый опыт, выбросило его, как рыбу из воды на чужой, незнакомый берег. Он действовал под влиянием неизведанных доселе чувств, и когда все было кончено... вернулся под утро в дом, опустошенный, измотанный лихорадочными усилиями, выпотрошенный, полностью выжатый, лишенный сил...
Если бы кто-нибудь когда-нибудь предсказал Глебу, что произойдет с ним, он бы не поверил. Он и себе до конца не верил, оставляя последнюю, заветную лазейку – а вдруг эта жуткая дождливая ночь все же не существовала на самом деле? Вдруг он ее придумал? Чтобы еще более ужасной болью приглушить боль от предстоящей разлуки с Алисой?
Глава 17
Господин Смирнов вернулся из Серпухова почти ни с чем. Елена Михайловна Конарева твердила, что сын так и не появлялся и с ней не связывался.
– Правда, телефона у нас нет, но Глеб обычно звонит к соседям, – объясняла она. – Я уже волнуюсь.
Она была встревожена визитами незнакомых людей, которые расспрашивали ее о сыне: сначала женщина приезжала, теперь вот молодой человек. Что Глеб натворил? Неужели эта Алиса действительно с ним? Если она сбежала из дома, у Глеба могут быть неприятности. Еще состряпают обвинение в похищении девушки или что почище придумают... подведут парня под статью со злости! А откупаться им, Конаревым, нечем – больших капиталов честным трудом не наживешь, а жульничать они не приучены.
– Глеб ни в чем не виноват! – повторяла она, прижимая руки к сердцу. – Я вырастила его трудолюбивым, добрым мальчиком. Он мне во всем помогал, с детства... И сейчас от работы не бегает, сам себя обеспечивает, не то что нынешняя молодежь. Почему вы его ищете? Вы наркоманов, бандитов разыскивайте, по которым тюрьма плачет!
– Родственники Алисы Данилиной хотят убедиться, что с девушкой все в порядке, – как мог, успокаивал ее Всеслав. – Поймите их.
– А кто меня поймет? – заплакала Конарева. – При чем тут Глеб? Мало ли куда Алиса могла податься? А все свалят на нас, потому что мы бедные и заступиться за нас некому!
– Покажите комнату вашего сына, – попросил сыщик.
– Зачем? – испугалась она.
– Это в ваших интересах, – солгал Смирнов. – Данилины могут заявить в милицию... и тогда церемониться никто не будет. Разве вам нужен скандал?
Скандал Конаревой был ни к чему. Она провела сыщика в комнату Глеба, молча смотрела, как этот чужой человек перебирает вещи ее мальчика, открывает ящики старого письменного стола, такого же видавшего виды шкафа, перетряхивает книги...
Смирнов ничего полезного для себя не нашел – ни блокнотов, ни каких-либо записей, ни писем, ни фотографий. Видимо, все, что касалось личной жизни Глеба и его отношений с Алисой, парень держал в общежитии.
Сыщик с сожалением вздохнул, извинился перед Еленой Михайловной за вторжение и откланялся. По дороге в Москву он пытался придумать способ разыскать модельное агентство, в котором работала или собиралась работать Алиса. Попытка его не увенчалась успехом.
Всеслав запутался. Дело Рогожина застопорилось, а ему еще приходится отвлекаться на поиски девушки. Он не улавливал чего-то главного ни в одном, ни в другом.
Москва встретила его вечерними огнями и моросящим дождем. Дороги блестели, по мокрым тротуарам торопливо шагали прохожие, спешили домой – в тепло и уют, к горячему ужину, к экранам телевизоров. Смирнов с тоской посмотрел на часы: было еще не поздно заехать к Панину, художнику-пейзажисту и приятелю Саввы Рогожина. Поколебавшись минуту, он свернул в сторону Царицына.
Панин открыл дверь, не удивился.
– Я знал, что вы еще раз придете, – сказал он, пропуская гостя в тускло освещенную гостиную. – Присаживайтесь. Чаю хотите?
– Не откажусь.
Хозяин принес большой глиняный чайник, две чашки и тарелку с печеньем.
– Прежде чем задавать вопросы, расскажите мне о похоронах, – попросил он. – Я не смог прийти проститься с Саввой... здоровье подвело.
Художник пил слабенький чай, внимательно слушал гостя, не перебивал. Смирнов делился своими наблюдениями за процедурой на кладбище.
– Савву Никитича похоронили рядом с некой Прасковьей Рогожиной, дворянкой, – сказал в заключение сыщик. – Они что, дальние родственники?
– Да-да! – будто даже обрадовался Панин. – Это заветная история Саввы! Сам-то он в деревне вырос, и родители у него были деревенские... мать доярка, кажется, а отец... то ли комбайнер, то ли тракторист. Но Рогожин очень гордился дворянскими корнями и рассказывал об этом только доверенным, близким людям.
– Может, они просто однофамильцы? – усомнился Всеслав. – Откуда у деревенских жителей дворянская кровь?
– Э-э, батенька! Революция семнадцатого года все смешала, все перепутала... воспитанницы Смольного перевязывали раненых в полевых госпиталях, княгини и графини мыли посуду в парижских кафе и прислуживали в курильнях Шанхая. Почему бы дворянкам не доить коров? Вы находите в этом что-то удивительное?
