– Признаться, да.
– Ну и напрасно, – усмехнулся художник. – Жизнь пестра, как летний луг. Особенно российская! Это вам не английский газон, где все – травинка к травинке. Это сочное буйство красок и соседство нежнейших колокольчиков со скромным клевером и колючим репейником. Вот так-то! Я ни разу не заподозрил Савву в неискренности.
– А что за история? – спросил Смирнов.
– В общем, вполне обычная... Когда Савва был мальчиком лет шести или семи, отыскалась у них в Москве родственница, какая-то прапрапра... то ли бабка, то ли тетка, приехала в деревню здоровье поправлять – и привязалась к ребенку. Возила его к себе, в коммуналку... рассказывала о родне, фотографии старые показывала. Приворожила она Савву своими разговорами. Кстати, оттуда и пошло его увлечение живописью, от той самой старушки. Оказывается, у них в роду была художница – Прасковья Рогожина, она ездила в Италию учиться рисованию. Картин ее, к сожалению, не сохранилось, но одна вещица от этой Прасковьи осталась. Зеркало. Якобы госпожа Рогожина привезла его из Италии как память. Его-то бабка и подарила Савве. Она вскоре совсем плоха стала, но успела еще сводить мальчишку на кладбище, показать могилу художницы. Потом умерла. Думаю, именно та встреча определила судьбу Рогожина. И творческую, и... личную. На его родителей старушка не произвела впечатления, а вот на мальчика повлияла. С тем зеркалом он не расставался, под подушку клал.
– Он вам его показывал?
– Один раз, – кивнул Панин. – Давно, несколько лет назад. Странное зеркало... с ручкой вроде бы из отполированной бронзы.
– Подлинная древность?
Художник улыбнулся.
– Разумеется, нет. Сувенир под старину. И раньше баловались подобными вещами, не только сейчас. На нем с одной стороны было что-то изображено... не помню. Савва так над ним трясся! Не понимаю, почему.
– А он знал, что это подделка?
– Конечно, знал, – ответил Панин. – Для него зеркало было неким символом, фетишем... Он уже с детства начал увлекаться мистикой, древними обрядами, придумывал разные дикие теории, и... вот к чему это привело.
Художник махнул рукой, вздохнул.
– Людям не стоит слишком отрываться от земного, – пробормотал Всеслав.
Но Панин его не услышал. Ему пришла в голову какая-то мысль.
– Кстати!.. – воскликнул он. – Разве Савва оставил распоряжения по поводу своих похорон?
– Насколько я знаю, нет.
– Тогда почему его хоронили рядом с Прасковьей Рогожиной? Кто мог додуматься до такого? Да и место на том кладбище стоит очень больших денег. Кто выхлопотал разрешение?
– Тот же человек, который финансировал выставку, – ответил Смирнов. – Получается, он тоже знал детскую историю Саввы?
– Получается, так! Но откуда? Я думал, Рогожин был откровенен только со мной. Он неоднократно подчеркивал это!
– Значит, не только с вами. Кто-то еще пользовался его доверием. Вам знакома фамилия Фарбин? Альберт Демидович Фарбин.
Художник из вежливости подумал.
– Нет, – сказал он, вздыхая. – Никогда не слышал. А что, этот человек имел отношение к Савве?
– Возможно. Но я пока не уверен. К его творчеству – несомненно. А вот были они лично знакомы или нет... неизвестно.
– Жаль, я даже не успел взглянуть на знаменитую нашумевшую «Нимфу», последний шедевр Рогожина, – с сожалением произнес Панин. – Чудесно, что картина нашлась! Но ее сразу же купили и забрали с выставки.
– Да, – кивнул сыщик, радуясь, что художник ушел от обсуждения «счастливой находки». Врать лишний раз не хотелось.
– Савва всегда создавал вокруг себя ореол странной, пугающей таинственности. Это продолжается и после его смерти. Разве... не подозрительно?
– Скорее закономерно, – ответил Смирнов.
Он вышел от Панина в глубокой задумчивости.
Дома его ждала Ева. Она приготовила на ужин заливное мясо и блинчики с яблоками.
– По какому случаю пир? – рассеянно поинтересовался Всеслав, целуя ее в щеку. – У нас праздник?
– Твоей проницательности можно позавидовать, – хихикала она, накрывая на стол. – Пить будем?
– Непременно! Сухое красное вино. Из холодильника.
Смирнов уловил запах горячих блинчиков и почувствовал, как зверски он голоден. За едой он прокручивал в уме разговор с Паниным. Где-то за всем этим крылась разгадка...
– О чем ты думаешь? – спросила Ева. – Узнал что-нибудь в Серпухове?
Славка, не переставая жевать, покачал головой.
