утро, прошла через вестибюль, через буфетный зал, в котором кормили труппу, через комнату, где семья принимала пищу в непарадной обстановке, в заднюю часть дома, к лестнице, на которой она видела Джеймса, глядевшего в окно на дерево, ставшее ему другом. Поднялась наверх, где находилась комната, которую Элизабет использовала в качестве кабинета. Постучала через силу, боясь Элизабет, не гнева ее, но искреннего недоумения. Чего ей, Саре, собственно, здесь надобно? «Я беспокоюсь о Стивене, о вашем муже». И что на это ответит Элизабет? «Ах, большое спасибо, Сара. Это так трогательно… Вы очень добры…»
На стук никто не ответил. Голоса. Да, голоса Элизабет и Норы. Здесь ведь не только кабинет, но и гостиная Элизабет, и ее спальня, а рядом спальня Норы. О предназначении остальных помещений Сара могла только гадать. Широкий коридор, оклеенный старомодными обоями в цветочек, освещен верхним светом и окнами на лестничной клетке. Обстановка уютная, домашняя.
Сара остановилась в коридоре. Ноги прилипли к полу. Элизабет и Нора смеялись. Тишина — и снова смех, громкий, интимный, доверительный. Снова голоса, оживленные, то громче, то тише, не из кабинета или гостиной, но из спальни. Естественно, Элизабет и Нора любят смеяться, часто смеются, стараются чаще смеяться, чуть ли не в детство впадая, смеясь ребяческим шуткам. Снова смех, вызывающий ужас в ушах Сары, ибо воспринимает она этот смех ушами Стивена, с его позиции. Смех весьма содержательный, грубый, осязаемый, невежественный, тупой, жестокий. Но ведь, разумеется, они не над Стивеном смеются. Какому- нибудь пустяку радуются, все равно как Ширли и Элисон мучному пятну на румяной щеке. Лежат, обнявшись, или просто рядом, не разбирая постели — и без одеял жарко… Но смех этот травит душу даже ей, Саре, как будто смеются над ней. А над ней в ее теперешнем положении не посмеяться грешно. Собственно говоря, может быть, они и над Стивеном потешаются, весьма благодатный объект. Стивен говорил, что избегает заходить в эту часть дома, когда Элизабет и Нора там вместе.
Нет, ни в коем случае они не должны обнаружить ее здесь. Сара тихонько сползла с лестницы, постояла, строя какие-то планы решительных действий вплоть до вывоза Стивена в Лондон. Пошла обратно, к скамье, на которой его оставила. Завернув за обвитый плющом угол дома, увидела, что на скамье стоит лишь стакан сока. Стивен исчез.
— Стивен! — позвала она негромко.
Быстро пошла по местам, где они прогуливались, к скамейкам, на которых они сидели. Сара надеялась найти его… Вот их импровизированный тир, но столб-мишень отсутствует. Время к вечеру, скоро пять. А там и публика начнет подтягиваться. Может быть, написать записки Элизабет и Норе, оставить девицам на кухне? Что написать? «Дорогая Элизабет, я беспокоюсь о Стивене. Может быть, Вы могли бы…» Или; «Дорогая Нора, прошу вас, не удивляйтесь, что обращаюсь к Вам, а не к Элизабет, но мне кажется, что она…»
Сара вышла из больших ворот, прошла к автобусной остановке, доехала до вокзала. Домой.
Вечером она ему позвонила. Чувствовала себя смешной и неловкой. Чего она прыгает, с какой радости мельтешит? С одной стороны, эти акры, дома, деньги, его жизнь, его жена, его братья, дети, закрытые школы, в которых он… Что она хочет ему предложить вместо всей этой сети взаимозапутанных отношений, ответственности и безответственности, обязанностей и привилегий? Приезжай, я за тобой послежу? Сиделку он нанять не в состоянии? Ничего Сара ему не предложила, ибо голос Стивена в трубке звучал трезво и здраво; четко, хотя и слишком уж неспешно. Он все понимал, заверил ее, что в состоянии проследить за собой.
— Я знаю, что вы приезжали. Извините, если я вел себя несколько необычно… Надеюсь, не грубо?
Может быть, напрасны все ее страхи, преувеличены?
Через два дня позвонила Нора. По поручению Элизабет. Стивен покончил с собой, постаравшись имитировать несчастный случай на охоте, при отстреле кроликов.
— Кролики, знаете ли, расплодились ужасно. Новый сад, в елизаветинском стиле, весь до листика объели.
Сара посетила заупокойную службу в местной церкви. Народу набралось несколько сот человек. Ей пришло в голову, что они со Стивеном никогда не касались вопросов религии и верований. Эта обстановка, однако, вписывалась в ее представление о нем. Старая церковь, чуть ли не одиннадцатого века, англиканская служба, соседи, имена которых высечены на стенах церкви и на могильных камнях рядом с нею.
Сара прошла в дом на традиционные поминки с выпивкой и сэндвичами. В доме тоже полно народу, во всех комнатах, включая кухню, где трудились Ширли и Элисон, обе заплаканные, с покрасневшими глазами. Бледные, подавленные дети с Норой. И более ни одного знакомого лица. Атмосфера мрачная, угрюмая. Раздраженное ожидание: скорей бы это закончилось. Осуждение. Эти люди разобрали дело Стивена и вынесли приговор: виновен. Сара тоже вынесла свой приговор: виновны. Эта публика ей явно претила. Сливки общества, английская аристократия — да, хороши они на балах попрыгать, посиять улыбками, блеснуть униформой с бляшками и финтифлюшками. Парады, вернисажи, фестивали… Но на похоронах — колоды какие-то, отказывают им здесь их многочисленные таланты. Неуютно им в темных траурных костюмах.
Толпа очень скоро начала рассасываться, и Элизабет пригласила Сару в мрачное помещение, центр которого занимал бильярдный стол, а стены сплошь покрывали всяческие орудия убиения, начиная с пик и аркебуз и кончая револьверами Первой мировой. Элизабет стояла, опершись спиной о стойку с ружьями и винтовками, держа в руке стакан с виски. Ее, как и остальных, траур не красил. Она зрительно потяжелела, как бы представляя собой завершающий аккорд декора бильярдной, безмолвного гимна войне — старинную литую пушку.
В букете эмоций хозяйки дома преобладал гнев на покойника и на все с ним связанное, не в последней степени и на Сару.
— Сядьте, Сара, — скомандовала она и показала, как произвести это действие, плюхнувшись на стул и тут же снова вскочив. — Извините мое состояние. Вы такая собранная особа… — Конечно, Элизабет не сказала бы такого, если бы считала это качество положительным.
— Ну это вряд ли… — отказалась Сара от незаслуженной похвалы.
— Нет, я не хочу сказать, что вы равнодушны к кончине Стивена. Я знаю, что вы друг другу симпатизировали. Нет, не думайте, что я что-то имею против… Наоборот… Но эта проклятая безответственность… — Элизабет снова плюхнулась на скрипнувшее под нею сиденье, энергично высморкалась, утерла слезы с глаз и щек. Слезы, представляя, очевидно, дистиллят переполнявшей ее злости, тут же выступили снова. — Дети сначала поверили, что это несчастный случай. Но, кажется, уже начинают сомневаться. Для детей это кошмар. — Она снова звучно высморкалась. — О, черт… — Вытащила из здоровенной, как переметная сума, черной сумки — основательная сумка, еще на много похорон хватит — расческу, компакт-пудру, губную помаду, попыталась привести лицо в порядок, но слезы сводили на нет все усилия. — У нас со Стивеном была договоренность. Мы дали друг другу определенные обещания. Своего рода соглашение о партнерстве.
Элизабет, казалось, нуждалась лишь в слушателе, но Сара все же рискнула заметить:
— Но, Элизабет, неужели вы не видели? Он ведь сам на себя не походил, перестал быть самим собой.
— Видела, видела, но… — Она вздохнула, замолчала, размышляя (возможно, впервые за свою весьма разумную жизнь), взвешивая возможность для человека перестать быть самим собой… стать кем-то иным? Чем-то иным?
Снаружи скрипел под ногами гравий, хлопали дверцы автомобилей, раздавались бодрые голоса: «На неделе увидимся…»; «Будешь у Долли?».
— Что мне теперь делать? О, я знаю, вы скажете: у вас есть Нора. Да, слава богу, есть у меня Нора. Но кто будет управлять имением? — Необъятность задачи извергла из Элизабет еще стакан слез. — Нет, я не собираюсь отступать, я не боюсь ответственности… Черт, не могу перестать плакать, я так злюсь, так злюсь…
— Неужели вам никогда не приходило в голову, что такая идиллия не может длиться вечно? — отважилась Сара копнуть поглубже.
— Конечно, приходило. Кому не приходило в голову, что это идиотский фарс! Но так предать! Стивен
