солнца и этой горы — ведь это уже самая вершина, и мир расстелился внизу, великолепное зрелище…
Они ехали посреди высокой травы, которая гнулась под ветром, вдоль гребня были во множестве разбросаны желтые растрепанные цветы, и ничто не загораживало вид через озеро на горы, поднимающиеся на той стороне. Каждый вдох был пропитан щедрыми ароматами земли, травы и раздавленных цветов, запахом промасленной кожаной сбруи и пыльным мускусным духом самих метчейти. Трава и мелкий гравий под корнями живо напомнили Брену последний раз, когда они с Табини охотились в Тайбене, продираясь пешком через пыльные заросли на холмах…
Табини старался показать ему самые привлекательные стороны охоты и выслеживания…
Все всплыло перед глазами ясно и четко: тот день, время суток, как будто реальность диких мест и реальность города так полно отделились одна от другой, что оказались в разных потоках времени, а потому, войдя в один… он словно вновь вернулся прямо в ту минуту, которую покинул, и в промежутке не было никаких событий. Время соскользнуло на него широким оползнем, время-предатель. Сегодняшний глупый риск непонятно как обернулся нечаянным опьяняющим успехом — пайдхи катается верхом за тысячу, а то и две тысячи миль от безопасной Мосфейры и наслаждается видами, запахами и звуками, которых не знал до него ни один землянин. Метчейти из пьес матчими оказались такими же настоящими, как пыль, как цветы, как солнце.
Но самым странным из всего оказалась для него тишина, которая не была тишиной, а лишь полным отсутствием — впервые за всю его сознательную жизнь — шума машин. Звуков вокруг хватало в изобилии — посвистывал ветер, скрипела кожа, звякали кольца на сбруе и уздечках, хрустел и скрежетал под ногами метчейти гравий, вздыхала трава на холме — но никогда и нигде до сих пор, даже в Тайбене, не оказывался он в таком месте, где не мог увидеть линию электропередачи, не мог услышать, пусть едва-едва, гула самолета или стука колес проходящего поезда или просто слитного гула работающей техники — и он никогда не замечал этих звуков, пока не услышал их отсутствия.
Внизу — уменьшенные до миниатюрности стены Мальгури; наверняка даже среди атеви очень немногие имели случай видеть их такими. И никакой дороги, никаких рельсов, никаких видимых следов обитания ни среди холмов, ни на берегу озера — кроме этих стен.
Время снова соскользнуло куда-то. Брен представил себе трепещущие на ветру знамена, как в пьесах матчими, тайные встречи предателей с нанявшими их врагами среди холмов, обсуждение планов нападения на крепость — как выманить властелина на открытое место или впустить за стены убийц, использовать одиночек вместо армий… спасти жизни, сберечь ресурсы, избавить страну от междуусобиц в будущем.
И всегда в таких пьесах объявляется какой-нибудь вассал с унаследованной обидой, либо доверенный убийца с каким-то неочевидным ман'тчи — кто-то, кого айчжи на горном гребне или же айчжи внутри крепости должен бы хорошо знать — но не знает. Брен почти слышал хлопанье знамен на ветру, лязг оружия… атевийская цивилизация, атевийская история, которая сегодня цветет пышным цветом только в матчими, на телевидении — где человеческая история никак не цветет.
Было что-то неожиданно соблазнительное в текстуре, в деталях реальности — от яркой крови на убитом животном до его белого и коричневого меха… в том, как вмешивается струйка вони от помета метчейти в аромат цветов и запах травы, как лениво поворачиваются уши скакунов. Это была не та реальность, что в залах Бу-чжавида. Это была определенно не Мосфейра. Это был такой мир атеви, каким никогда не видят его земляне, знающие лишь клубы дыма и паровые машины Шечидана.
Это был мир, какого могут никогда больше не увидеть и даже не понять сами атеви, дай им еще лет сто, ибо то будущее, которое могло естественным образом произойти из прошлого Мальгури, никогда уже не вырастет на чисто атевийский лад — теперь, когда Мосфейра дала атеви железные дороги и спутники связи, когда реактивные самолеты мчат направляющихся на другой конец страны атеви слишком высоко и слишком быстро, чтобы разглядеть такие места, как Мальгури.
Он спорил с Табини насчет мяса и сезонов и думал, что атевийские обычаи, скажем так, неудобны.
Но этот спор — то же самое, что самолеты и спутники. Еще один кусочек Мальгури подвергается нападению.
Кстати о нападении…
— Вы имели конкретный разговор с Банитчи, нади? — спросил он у Сенеди, который ехал сразу за ним. — Мне вовсе не хотелось бы въехать в какие-то устройства безопасности.
Сенеди ответил ничего не выражающим взглядом:
— Нам тоже, нади.
Ох, до чего знакомая реакция. Душевная, как каменная стена. А означает она, что пайдхи и знать не должен об этих устройствах — или что Сенеди не знал, потому что Банитчи ему не доверяет, а теперь Сенеди подумал, что пайдхи знает, и все это никак не поможет делу, если они в самом деле въедут во что- то такое, чего Сенеди не может предвидеть.
Но те двое из группы, что выехали вперед с самого начала, пока еще не вернулись — и даже не показались ни разу. Они должны находиться сейчас по другую сторону гребня. А Бабс, в частности, время от времени опускает голову и нюхает след, Нохада тоже — внезапный рывок и наклон плеча Нохады, но Брен уже наловчился угадывать такой момент заранее по ритму ее шага и перемене постановки ушей.
Таких зверей нелегко поймать в ловушку, начинал понимать Брен. Не те звери, которые слепо сунутся во что-нибудь неподходящее.
И все же понемногу беспокойство насчет ловушки отходило. Оказывается, земли Мальгури — это не какое-нибудь заброшенное и поросшее сорняками место, куда предприимчивые убийцы могут приходить и уходить, как им заблагорассудится. Само наличие метчейти кому угодно отобьет охоту.
Так что все-таки есть основания верить, что авария электричества — еще и утром в Мальгури свет не горел — была естественным результатом удара молнии, учитывая, к тому же, что и четверть города, расположенного в долине, по-видимому тоже осталась без энергии.
Илисиди спрашивала, спал ли я во время происшествия — нет, Илисиди просто сказала «веселенькая ночка», а потом уже спросила, не проспал ли я.
Что проспал? Аварию с электричеством? Или стрельбу в темноте, нервный палец Тано на спуске и разговоры Банитчи по радио?
Ни Банитчи, ни Чжейго словом не обмолвились, что мне делать, если знали о запланированной на утро охоте. Ни он, ни она не предупредили, что меня могут пригласить… наверное, доверяли опыту пайдхи. Или просто сами не знали.
Но Табини, который, несомненно, знал вдовствующую айчжи лучше всех в Шечидане, сказал, когда речь пошла об отношениях с Илисиди, чтобы я пустил в ход свою дипломатию…
Илисиди придержала Бабса и остановилась. От этого места тропа шла под гору.
— Вот отсюда, — сказала Илисиди и повела рукой перед собой, — можно видеть три провинции: Майдинги, Дидайни и Таймани. Как вам нравится моя земля?
— Она прекрасна, — честно сказал Брен.
— Моя земля, нанд' пайдхи.
Илисиди ничего не говорит просто так, без расчета.
— Ваша земля, най-чжи. Признаюсь, я упирался, когда меня отправляли в Мальгури. Я думал, это место слишком удалено от моих обязанностей. Но я ошибался. Иначе я так и не узнал бы о дракончиках. Так и не пришлось бы мне поездить верхом — за всю жизнь.
На миг он и сам согласился в душе с тем, что говорил, радуясь короткой передышке от Банитчи, Чжейго, от трезвой рассудочной ответственности, радуясь — атевийское отношение к жизни так заразительно! — возможности хоть на время отбросить ограничения, в которых неизбежно живет пайдхи и ведет дела.
— Но Банитчи меня убьет, когда я вернусь.
Илисиди вопросительно взглянула на него, уголки рта у нее отвердели.
Эти понимающие все буквально атевийские мозги…
— Фигурально выражаясь, най-чжи.
— Вы так уверены в моем внуке…
Обнадеживающая фраза.
