начинать подъем сызнова, но вряд ли теперь удача будет ему такой же верной подругой, как раньше. Удача сопутствовала ему потому, что все ему доверяли, а кто поверит теперь? Вот если бы подвернулся вдруг случай, необыкновенный случай, такой, чтобы сразу вернуть утраченное доверие! Он согласился бы на любой риск, на любой подвиг! Но он засмеялся вслух над собой. Жизнь – это не книга, в жизни ничего не бывает «вдруг». Он в этом убедился на собственном опыте. И бесполезно мечтать о подвигах, если твой удел – разбитый ветхий паровоз и всеобщее презрение.
Возвращаясь домой, Петр Степанович завернул к Вальде. Тихо наигрывал в темном углу комнаты радиоприемник, хозяин сидел за столом и, подперев голову ладонями, думал над шахматной доской.
– Принимай гостя, – сказал в открытое окно Петр Степанович.
Вальде обрадовался ему.
– Иди, иди, наставник. Одна минута, я только запишу ход.
Петр Степанович уселся в плетеное кресло, начал вертеть цигарку. Пальцы дрожали, табак сыпался, цигарка не клеилась.
Петр Степанович посматривал на Вальде испытующе, не без робости. Разговор предстоял деликатный, и начинать его следовало откуда-нибудь издалека – тонко, аккуратно и политично, с подходом. Но Петр Степанович к хитростям не привык, и сколько ни думал – политичные слова не приходили ему в голову.
– Ты что-то хочешь сказать, наставник? – нерешительно спросил Вальде.
– Я? Да нет, чего же тут говорить. Я так просто зашел, проведать мимоходом. А говорить чего же... Все мы с тобой переговорили. Вот разве насчет Мишки, – осторожно добавил он и метнул на Вальде быстрый косой взгляд из-под очков. – С ним совсем плохо, с Мишкой.
– Заболел? – быстро спросил Вальде.
– Да нет... Просто так... – Петр Степанович медлил, наконец решился. – Больно уж ты согнул его крепко. А он, пожалуй, надломился. Лицо у него какое-то... не понравилось нынче мне.
Вальде долго разглядывал шахматного коня; вертел его так и этак. Поставил, пристукнув, на доску.
– Нет... не может быть. Ты ошибся, наставник. Этот парень – материал повышенного сопротивления. Его надо гнуть очень крепко, он требует большое усилие.
Петр Степанович решил покривить душой ради Михаила. Он малость приврал:
– Плачет.
Вальде зажег трубку, прошелся по комнате, спросил недоверчиво:
– Ты сам видел, наставник?
Петру Степановичу деваться было некуда, закашлявшись, он подтвердил через облако густого дыма:
– Сам.
Заметив по лицу Вальде, что слова эти произвели надлежащее впечатление, он заторопился, боясь упустить удобную минуту.
– Я ведь его давно знаю, Мишку. Хороший он парень, вполне даже подходящий. Я его за прямоту люблю; вот этого самого лукавства нисколько нету в нем. И руки золотые у него, и котелок варит – чем не парень! Вот одно только – больно уж он горячий. Кипит у него здесь, девяносто атмосфер. А клапан предохранительный у него не действует. Испорчен клапан. Смотрю я на него, – Петр Степанович пошел козырным тузом, – смотрю на него и тебя вспоминаю: такой же горячий. И отчаянности в нем столько же.
Вальде рассмеялся.
– Ты хитрец, наставник. Ты старый хитрец. Я тебя понял, наставник (они смеялись уже вдвоем). Но я тебе вот что скажу. Ты помнишь, как ты чинил мне предохранительный клапан? Помнишь?
– Нет. Позабыл что-то...
– Ты посылал меня на целая неделя на гауптвахта. Вспомнил?.. Я сидел там, кушал суп из гнилая вобла и думал. И я получал большая польза. Это был хороший ремонт для мой предохранительный клапан. Очень хороший ремонт. Ты посылал меня на гауптвахта за такой же проступок – я оставил паровоз...
– Во время боя, – добавил Петр Степанович.
– А сейчас? – спросил Вальде. – Ты разве не видишь, наставник? Сейчас идет очень большое сражение. Очень крупное сражение на транспорт. Ничего, наставник. Пусть Михаил пока сидит на маневрушке. Ты не беспокойся, я ему исправлю предохранительный клапан, и все будет очень хорошо.
– Жалко мне его, – признался Петр Степанович. – Сколько я помощников обучил – нет числа, а этот у меня последний. Я отслужился, Вальде... Сорок лет...
Он отодвинулся со своим креслом в тень, опять зашуршала бумага в его жестких пальцах, опять посыпался на пол табак.
– Я отслужился, – повторил он. – Отдежурил я нынче в последний раз. Вот, брат, какие дела! – Он хотел улыбнуться, но вдруг все лицо его дрогнуло и голос оборвался. Глубоко вздохнув, он решительно встал, протянув темную сухую руку. – Ну, прощай.
– Куда? – спросил Вальде. – Куда ты собрался, наставник? Зачем ты хочешь обижать меня? Нет, я не пущу тебя, наставник, мы должны выпить с тобой по этому случаю.
Он зажег верхний сильный свет, потом лампочку над диваном и еще одну лампочку. Комната осветилась ярко. Звеня посудой, Вальде достал из шкафа графин с оранжевой настойкой, достал множество всякой закуски.
– Почему ты раньше не сказал мне, наставник? Мы бы устроили тебе хорошие проводы в клубе. Впрочем, мы еще успеем устроить в клубе, сегодня мы устроим здесь, у меня. Я твой ученик, я это всегда помню, наставник. Снимай своя шапка, снимай свой пиджак и садись.
Он снял с головы Петра Степановича кожаный картуз.
– Да, наставник! Ты совсем уж белый... Совсем белый.
– Года, милый! – отвечал растроганный Петр Степанович. – Идут себе да идут. Им заднего хода никак уж не дашь, они все вперед, все к могиле.
Вальде стащил с него замасленный пиджак, придвинул кресло к столу. Старик растерялся, щурился, поминутно покашливал и трогал очки.
Вальде встал и поднял перед собою рюмку, наполненную до краев.
– Наставник! У тебя сегодня большой день. Ты сорок лет честно проработал на транспорт и других учил работать честно. Я твой ученик и никогда не забываю об этом и говорю тебе большое спасибо. Сколько народу обучил ты, наставник?
– Числа нет! – подхватил Петр Степанович, – Куда ни глянь, всюду мои сидят. В НКПС и то сидит Ванюшка Сухарев. Петро Усанов – инженером в управлении дороги. А уж по разным депо и не сосчитать, всех-то я небось и не вспомню.
Петр Степанович выпил, закусил; глаза его за очками блестели влажно.
Выпили по второй и по третьей. У Петра Степановича стало на душе легко, черные мысли исчезли. Он захмелел немного. Они без конца вспоминали свой славный бронепоезд «Гром», вспоминали бойцов.
В три часа ночи Вальде провожал Петра Степановича домой. Старика на поворотах тянуло к земле, но Вальде успевал ловко подхватывать его под руку. Время от времени Петр Степанович принимался кричать на всю улицу:
– Ваганов Семен Васильевич! В Сибири секретарь партийного райкома! Кто его обучал? Я! Звягинцев Коля на Ташкентской дороге начальник тяги. Мой ученик!
Они спустились по глинистому склону, исчезли в тени домов и заборов, но долго еще слышался на тихих и сонных улицах голос Петра Степановича:
– Михайлов Сергунька, в Москве служит в техническом институте! Я обучал!
10
Маруся была счастлива; поэтому ей хотелось, чтобы все кругом тоже были счастливы, особенно близкие. Клавдия огорчала ее печальным светом в глазах, сумрачными тучками, набегающими порой на лицо. Зная характер Клавдии, Маруся не тревожила ее расспросами, зато подруг и товарищей допросила подробно, с пристрастием. И решила в конце концов, что вся эта история у Клавдии с Михаилом – ерунда. Дело самое обычное: один заревновал, другой обиделся, оба молодые, глупые – вот и сидят теперь каждый в своем углу, дуются друг на друга. Надо их помирить.
