Думать и болтать впустую Маруся не любила. И в решениях и в делах она была очень быстрая.
– Мама! – крикнула она так звонко, что отдалось в посудном шкафу и в приемнике.
Из кухни, всполошившись, прибежала старуха с недочищенной картофелиной в руках. Ей почудилось, что внук вывалился из кроватки. Ей все время чудились разные несчастья с внуком.
– Заводи тесто! – скомандовала Маруся. – Завтра будем печь пироги. Гостей назовем полный дом!
Старуха просияла. Она, конечно, и думать не смела крестить внука в церкви, но домашнее торжество в его честь казалось ей необходимым. Сейчас же отправилась она со свечкой в кладовую и долго возилась там, разыскивая противни, квашню, гремя и звеня кастрюлями, бидонами и прочей дребеденью, накопившейся за много лет.
Маруся, не теряя времени, побежала к подруге Леночке, поделилась своими планами. Леночка – девушка серьезная, даже сердитая – ответила, наморщив брови и остренький нос:
– Правильно. Хватит им дурака валять. Ходят оба, как сычи, тоску навели на весь поселок.
Леночка отодвинула свои тетрадки (она училась на заочных курсах) и вместе с Марусей занялась составлением списка – что купить.
– Ребятам водки не покупать! – распоряжалась она. – Пускай вино пьют, приучаются к культуре. Грибов тоже не надо. Лучше яблок.
Список вышел длинный; Маруся аккуратно сложила его вчетверо.
– Завтра я прямо с утра по магазинам. Только вот мне таскать нельзя тяжелое.
– Вот еще! – воскликнула Леночка. – Очень нужно самой таскать! Я Женьку с тобой пошлю.
Женька был давнишний Леночкин воздыхатель – длинный, мосластый, рыжий, вихрастый, заядлый радиолюбитель. В свободное время он просиживал большей частью на крыше, бесконечно переделывая свою антенну. Найти его труда не составило: он, возвышаясь над всем поселком, был виден издалека. Леночка сложила ладони рупором:
– Женя-а!
Он скатился по лестнице и через минуту предстал со своими обычными вихрами, с объерзанными на крыше коленями, с обвисшими карманами, набитыми всякой всячиной – проволокой, гвоздями, шурупами, изоляторами, клещами, отвертками, даже штопор зачем-то был нужен ему на крыше и торчал из нагрудного кармана.
– Завтра пойдешь с Марусей по магазинам, – приказала ему Леночка, не считая нужным входить в подробности. – К десяти часам. Смотри не опаздывай, она тебя будет ждать.
Женька замялся – у него были на завтрашний день свои планы, касающиеся антенны. Но Леночка наморщила брови, носик – и он быстро согласился. Леночка держала его в строгости.
Подруги разошлись, уговорившись, что Леночка придет завтра и поможет старухе управиться с пирогами.
Утром Маруся двинулась в поход за покупками. Женька шел сзади, тащил корзину. Это была не корзина, это была какая-то плетеная бездна, ужасно тяжелая. Она оттягивала руки, томила плечи. Кроме того, Женьке было стыдно, что все его считают женатым. В магазинах, пока Маруся стояла у прилавка, он старался держаться поодаль, но Маруся, как нарочно, громко подзывала его на «ты». «Женя, давай корзину! Женя, куда ты девался?» Молча, не глядя на окружающих, он подходил, открывал корзину и снова прятался куда-нибудь в угол. Наконец он получил в левую руку еще один огромный и тяжелый сверток с бутылками и побрел вслед за Марусей домой.
В этот день ему сильно досталось. Не успел он еще отдышаться, а Леночка уже погнала его колоть дрова, потом отправила на другой конец поселка за патефоном, за пластинками, потом – в погреб, ставить заливное на лед. В погребе она его мимоходом поцеловала – единственная награда за целый день тяжелых трудов. К пяти часам его, наконец, отпустили, причем Леночка не забыла дать ему последнее, самое главное поручение – притащить на вечеринку Михаила. «Ладно», – сказал он и бегом помчался домой. Через десять минут он был уже на крыше и блаженствовал на ветерке, весь опутанный проволокой.
...Клавдию пригласила на вечеринку сама хозяйка – Маруся.
– Значит, придешь? – допрашивала она, черные глаза искрились, а губы, как ни сжимала она их плотно, растягивались в улыбку.
– Ну, конечно, приду. Сказала ведь.
– Обязательно?
– Да приду же, приду!
– Не подведешь?
– Ой, Маруся!
– Ну, смотри.
Марусю разбирал смех, глаза она прятала. Клавдия, не понимая причин такой веселости, только покачивала головой.
Маруся ушла.
Клавдия занялась осмотром своего гардероба. Она перебрала пяток платьев, задумалась над ними. Голубое не нравилось ей, а маркизетовое, любимое, – помято. Пришлось разводить утюг; она пристроила к нему самоварную трубу и села рядом на крыльцо.
Появился Чижов. Он появился неожиданно, вырос откуда-то у калитки. Он рукой поманил к себе Клавдию, подождал немного и, видя, что она продолжает сидеть, вошел в палисадник.
Клавдия была совершенно спокойна.
– Уйдите, – сказала она. – Нам с вами говорить не о чем. Уйдите, а то я крикну хозяина.
– Подождите, – ответил Чижов. – Я только два слова. Вы не пришли тогда. Приходите сегодня. Я буду ждать.
– Вы нахальный дурак, – сказала Клавдия. – Я вам в последний раз говорю, чтобы вы прекратили. Иначе я пожалуюсь начальнику.
– Очень хорошо, – ответил Чижов. – Жалуйтесь сколько угодно. Я все равно уволился. Мне осталось работать два дня. А потом я уеду. Как хорошо, Клавочка! Я уеду и не буду вас больше беспокоить. И никто ничего не узнает.
Клавдич чуть глянула на него и, не задерживаясь взглядом, медленно отвернулась. Она была совершенно спокойна. Она смотрела поверх деревьев и крыш в небо. Чижов зашел с другой стороны крыльца.
– Я не понимаю, чего вы уперлись. В чем, собственно, дело?
Утюг накалился. Клавдия понесла его в комнату. Чижов быстро сказал:
– Вы пожалеете...
Он остался у крыльца один, в задумчивости и смущении. Ко всему непонятному он привык относиться подозрительно. Поведение Клавдии было непонятным – в красном уголке она испугалась до того, что слова сказать не могла. Теперь совсем не боится. Он долго думал над этой загадкой. Он решил, что Клавдия притворяется и скрывает перед ним свой страх. Недаром она грозилась пожаловаться начальнику. А что ему теперь начальник – тьфу! Посвистывая, Чижов вышел из палисадника.
Хотя он был опять отвергнут Клавдией, но никаких страданий от этого не испытывал. Клавдия, собственно, давно была ему безразлична – страсти свои он обратил на более милый предмет, на пачку денег в печной отдушине. Самое лучшее было бы оставить Клавдию в покое, но тогда Чижов превратился бы в мученика. До седых волос терзали бы его сожаления, что вот представился случай прижать человека, а он, дурак, прохлопал и не прижал. Для чего понадобилось ему так въедливо преследовать Клавдию и на какую выгоду он рассчитывал, он объяснить бы не смог. Он твердо знал только одно – обязательный и всеобщий, по его мнению, закон: люди должны прижимать друг друга при каждом удобном случае. Уголовный розыск прижимает Катульского, Катульский, в свою очередь, – Чижова, Чижов – Клавдию. А кого прижимает Клавдия, он не знал. Может быть, у нее просто нет пока подходящего случая. Кроме того, она женщина, значит глупая.
Самого себя Чижов считал неудачником. До сих пор он был только прижимаемым, а случая стать прижимателем, хотя бы маленьким, не подвертывалось. Наконец и ему на долю выпал такой случай, не мог же он упустить его! И он приготовился добросовестно, до конца выполнить свой долг. «Подожди! – думал он. – Я за два-то дня успею до тебя добраться. Мне бы только захватить тебя где-нибудь на людях!»
Женька был в отчаянии: Михаил отказывался идти на вечеринку. Михаил вспоминал, как заливисто
