смеялись девушки у витрины фотоателье, и отказывался.
– Не могу. Занят. Ну, понимаешь ты или нет – занят.
– Миша!
Женька складывал на груди ладони. Он чувствовал, что ему достанется от Леночки, если он не выполнит самого главного поручения.
– Миша, брось ты!.. Все ребята зовут и девчата. Ты совсем отбился, а мы соскучились.
– Ну ладно, я в другой раз.
– В другой раз – это само собой. Тебя сегодня зовут.
Женька приставал неотступно. Чтобы отвязаться, Михаил пообещал прийти. Но Женька был тоже хитрый, он бегом помчался к Марусе.
– Сказал, что придет, но только он не придет.
Маруся встревожилась и заахала. Ее планы грозили рухнуть. Вышла из кухни Леночка с засученными рукавами, в переднике. Она раскраснелась у печки и была такая хорошенькая, что Женька смотрел на нее не дыша.
Леночка и Маруся решили все в две минуты.
– Пойдем вместе за ним. Мы его силой притащим.
Они решили идти сейчас же, опасаясь, как бы Михаил не скрылся куда-нибудь.
Михаил увидел их в окно, когда они уже открывали калитку. Он заметался, забегал по комнате, кинулся к постели, одернул смятое одеяло. В глаза ему бросилась грязная, в пятнах, наволочка, он выхватил из-под кровати чемодан с бельем. Девушки уже постучали, хозяйка пошла открывать. Под руки Михаилу попалась рубашка – сойдет! Он завязал рукава и натянул рубашку поверх наволочки. Он успел собрать окурки с подоконника и присел к столу с небрежным видом, как будто всегда у него в комнате чистота и порядок.
– Входите! – сказал он, поднимаясь навстречу девушкам.
Тут уж ему отвертеться не удалось. Девушки с шутками и смехом подхватили его с обеих сторон под руки, повели. Он ворчал:
– Пустите, я сам пойду. Ну что вы тащите меня, как пьяного в милицию!
Они только смеялись и не пускали.
Начали собираться гости. В передней комнате сдвинули к стенам всю мебель, освобождая место для танцев, в углу на тумбочку поставили патефон. Женька, увидев новый радиоприемник, набросился на него, быстро отвинтил заднюю крышку и застыл, созерцая. Сладок был ему вид сопротивлений, конденсаторов, переплетенных проволок и матово-серебряных ламп.
Маруся по секрету предупредила всех товарищей и подруг о тайной цели вечеринки. Один только Михаил ничего не знал. Он чувствовал себя неловко, бродил по комнате. Гости шумели, смеялись, девушки, напевая, уже пробовали кружиться. Михаил заговаривал то с тем, то с другим. Скоро неловкость его прошла, он повеселел, особенно когда появился в сопровождении двух девушек Степа Карнаухов – известный балагур и драгоценный человек в компании. Он вошел, щурясь от дыма папиросы, – крепкий, невысокий, весь черный и, казалось, колючий; на нем были мягкие начищенные сапожки, синие галифе, расшитая цветами косоворотка, подхваченная лакированным пояском. На лице поминутно вспыхивала короткая улыбка, обнажая прозрачно-белые, молочного стекла, зубы. Как только Степа вошел, все засмеялись, а почему – неизвестно. Так было везде, где бы ни появлялся он, от него точно летели во все стороны искры, зажигая смех.
– Здравствуй, хозяйка! – сказал Степа, посмотрел, прищурив глаз, на Марусю – и все покатились. Степа круто повернулся на каблуках. – Вы чего? – Все опять покатились. Степа и сам не выдержал – засмеялся. – А ну вас! Грохочут, грохочут вокруг целый день – прямо оглохнешь! – Он забрался в угол, сел там на подоконник и принялся веселить гостей, сейчас же окруживших его.
Смеяться гости, конечно, смеялись, но все чаще заглядывали в заднюю комнату, где ожидал их празднично убранный стол, и досадовали на Клавдию, что долго не идет, задерживает.
Ока влетела в комнату запыхавшаяся и не сразу заметила Михаила.
– Понимаешь, лопнул чулок! – оправдывалась она перед Марусей. – Стала искать другие – не могу найти! Целый час провозилась. Леночка, здравствуй. Женя, Женя! Ты что, оглох? Здравствуй, говорю!
– А? – сказал Женька, точно проснувшись. Под сердитым взглядом Леночки он неохотно отошел от приемника.
Клавдия увидела Михаила и растерялась. Но раньше чем подойти к нему, она должна была поздороваться еще с тремя подругами, это ее спасло. К Михаилу она подошла, уже оправившись.
– Здравствуй, Миша! – Он торопливо схватил ее теплую руку, задержал в своей. Она легко покраснела, ресницы дрогнули, опустились – и Михаил обрадовался. Все внимательно наблюдали за ними. Женька заговорщицки подмигнул Леночке: клюет. Маруся разглядывала узор на обоях. Тишина станонилась уже напряженной, неловкой, но Степа Карнаухов не дремал: он сказал что-то вполголоса, и две девушки, стоявшие рядом с ним, захохотали, повалились на диван. Все зашумели, Маруся крикнула высоким голосом:
– Идите к столу!
Была в дверях веселая толкотня, Клавдию прижали к Михаилу, он вежливо посторонился, пропуская ее вперед. Вышло, конечно, так, что сидеть ему пришлось рядом с Клавдией, он за ней ухаживал: наливал вино, передавал тарелки. Она застенчиво благодарила. Он тайком смотрел на ее профиль, на легкие завитки золотых волос, она была, как всегда, прекрасна в его глазах. Задумавшись, он глубоко вздохнул, и она, не глядя, ответила ему таким же глубоким вздохом. Тогда Михаил вкрадчиво и виновато, словно бы невзначай, положил свою ладонь на ее обнаженную до локтя руку. Она притворилась, что не обратила внимания, начала разговор с подругой, соседкой по столу, но кончики ее ушей, выглядывающих из-под прически, порозовели, а потом порозовела и шея.
– Клава! – позвал Михаил. Она повернулась к нему. – Как ты жила все это время? Мы давно не виделись.
– Спасибо. Ничего. Как ты?
– У меня были неприятности.
– Да, я слышала что-то. Но теперь – хорошо? Теперь наладилось?
– Теперь... – Он задержался на этом слове. – Да, теперь хорошо («с тобой», – добавил он мысленно, и Клавдия поняла).
Остальные гости старались не смотреть на них. Это была напрасная предосторожность: Михаил и Клавдия все равно бы не заметили. Маруся подмигнула кому-то, и рюмки, стоявшие перед ними, наполнились, Маруся подмигнула еще, и блюдо с жареным гусем переехало с другого конца стола к ним. Степе Карнаухову ужасно хотелось что-то сказать, и он едва сдерживался. Веселые бесы так и прыгали у него в глазах. Но, может, нельзя – и он уткнулся в тарелку.
Женька первый вылез из-за стола и пошел к патефону. Он танцевать не умел и на вечеринках всегда управлял патефоном. Хоть и не радио, но все-таки похоже. Он завел патефон; с пластинки ударил барабан, литавры, взвыли скрипки – начался фокстрот, и девушки с шумом рассыпались от стола. Маруся заранее распределила пары; ребята мигом расхватали всех девушек. Клавдия осталась свободной для Михаила. Маруся присела в уголок, в мягкое глубокое кресло, очень довольная: все шло точно по задуманному плану, и она заранее торжествовала удачу. «Пойдет провожать, – думала она, – там уж они поговорят и помирятся на свободе». Так же думала Клавдия. «Он пойдет меня провожать и спросит, и я ему все расскажу. Я дура, надо было давно сказать». Женька, встряхивая рыжими вихрами, неутомимо и сосредоточенно крутил ручку патефона, перед креслом, в котором сидела, откинувшись в тень, Маруся, шли, однообразно чередуясь, пары, как звенья одной и той же бесконечной цепи. Когда Клавдия и Михаил поравнялись с кремом, Маруся ухватила обрывок фразы:
– Миша, честное слово – нет...
Круг повернулся, они опять поравнялись с креслом. Через литавры и скрипки, через шарканье ног до Маруси долетел голос Михаила:
– ...не понимаю...
Клавдия потеряла ритм. Михаил заботливо помог ей, они пошли дальше.
В третий раз Маруся расслышала:
