распахнуты, так что каждый мимо проходящий мог видеть работу. Но мимо проходящие кричали друг другу: «Не смотри! Это сам дьявол!» И знаете? Они были правы. Один из друзей художника, который любил сравнивать, как любят все друзья любого автора сравнивать его работы с чьими-нибудь не авторскими, сказал Вильфредо Ламу, что дух картины очень близок к некоторым средневековым изображениям ада. И вообще, мол, очень странно, что кубинец, рожденный посреди прекрасных bosque,[79] monte,[80] manigua,[81] пишет картину «Джунгли», хотя никаких джунглей на Кубе нет. А только заросли сахарного тростника. Автор видел эту картину и даже немного смотрел на неё не мигая, хотя в многолюдном иноязычном месте Большого Яблока смотреть издалека не мигая сложнее, чем в одиночестве русского пустынного тихого деревянного поволжского дома. И со всей ответственностью вам заявляет – никакие это не джунгли и не сахарный тростник. Это самые настоящие ели. И смотреть на них долго нельзя, потому что в них прячется сам дьявол! Страшно?! Дьявол, между прочим, весьма хорош собой, так что зря вы так. И почему это вы боитесь дьявола, если отрицаете бога? Впрочем, чего я несу всякую чушь взрослым людям, собирающимся прогуляться по самому обычному москворецкому лесному хозяйству!
…И всё-таки, будь вы детьми, сохрани вы в себе ребёнка, любезные читатели, вы бы поняли, что это не художник
Идите, гуляйте смело! Никого там нет. Обычные ели. Разновидность хвойных деревьев. На Новый год наряжается разноцветными шарами. Автор сам очень любит наряжать новогоднюю ёлку. Автор не боялся трупов готической анатомки в гордом одиночестве юности, отчего же ему теперь бояться наряженного в компании мужа, дочери, собак, кота, рваного каминного огня и друзей трупа? Спиленная ель не страшна. Бояться надо живых. Если вам, конечно, надо чего-то или кого-то бояться. Или надо, чтобы боялись вас. Это одно и то же.
Старая могучая яблоня в заболоченном овраге. Откуда она тут? Почему так буйно её цветение и так малы и кислы её плоды? О ней забыли. Никто не спилил её, перед тем как уехать из отселенной зоны, запланированной под искусственный разлив водохрана. И она смирилась со своей одичалостью и только поздней весной бунтует привлекающим внимание пышным нежно-розовым. Бедная яблоня. Любой, сорвавший твой плод, лишь скривится и выплюнет. Невкусна ты, несладка. Кисла, как всё покинутое. Мучаешься, как всё позабытое домашнее. Свои бросили, а лес не принял. А цена вопроса любви так проста и доступна: пара килограммов сахара (сколько душе угодно в одни руки) – и твоё продолжение прекрасно в виде утоляющего жажду в самую знойную жару яблочного, чуть с кислинкой, компота.
Всё-всё, дальше в свою чувствительность и чувства сами, без проводника и переводчика. Доброго пути!..
Лет пять назад Автор переселяется в загородный дом, оставляя занятия клинической и даже «общественно полезной» медициной. Оказывает, таким образом, большую услугу человечеству. Правда, недостаточно последовательна и подаётся в писатели. Так что старик Джи-Би-Эс был бы Автором недоволен.[82] Впрочем, не факт. Возможно, Автор и подружился бы со стариной Шоу, потому что, несмотря на разные временные пространства, Автора и великого драматурга роднит, как минимум,
Как суетно всё-таки писать, поддерживая светскую беседу с гостящими у тебя читателями, никак не желающими отправляться гулять на берег водохранилища. Когда над головой – гортанные таджики, а кот наступил мягкими лапами в «пинотекс». Автор в этом смысле очень похожа на собственных чрезмерно любопытных животных: чуть где что изменилось в пространстве – не так запахло, изменило цвет, а не то ещё и направление – Автор тут как тут со своими носом и лапами. Очень неугомонная, когда существует в режиме реального времени. Потому хоть и перестала заниматься делом родовспоможения и разрешения прочих репродуктивных проблем и радостей конкретных женщин, и даже не стала продлевать контракт на неплохо оплачиваемую борьбу с перинатальным[84] ВИЧ- инфицированием в восточноевропейских масштабах, а осела глубоко за городом, но не успокоилась. Возможно, совсем спокойная или даже мёртвая Автор принёсла бы человечеству гораздо большую пользу, чем беспокойная, холерического темперамента и мало того, что живая, так ещё и полностью здоровая Автор. Но раз уж так получилось, то пусть идёт, как идёт.
Вот оно и шло.
И только периодически останавливалось и вопрошало где-то (или кто-то?) внутри и шёпотом:
– Автор, а почему у тебя до сих пор нет большой красивой собаки? У тебя уже есть большой и красивый муж. У тебя уже есть большой и красивый дом. И только большой и красивой собаки у тебя, как у последнего бездомного хозяина, нет! Хозяин не должен быть бездомным! У каждого хозяина должна быть своя собака! Отчего же так, Автор?! Ты же, Автор, всю жизнь хотела большую красивую умную собаку, похожую на тех, не твоих, случавшихся на твоём не таком уж и маленьком жизненном пути. У тебя, Автор, уже есть в сердце собирательный образ и, прости господи, вuдение своей большой собаки, а времени ещё предостаточно, чтобы прожить долгую и долгую всего только одну жизнь рядом со своей большой собакой, так отчего же ты не пойдёшь и не возьмёшь?! – распалялось внутри, переходя с шепота на возмущенную пламенную речь.
– Отчего, отчего… Оттого! – скрипуче бурчала Автор, приказывала психованному Внутри заткнуться и даже показывала ему кукиш. – Куда идти, где брать? Где она, своя большая собака? О каком вИдении ты говоришь?! Я ничего не вижу!
– Господи! Вот же ж тупое создание! А ещё Автор называется. Тухис с ручкой ты таки, а не Автор! – голосило неугомонное Внутри с неизгладимым тягуче-карамельным южнорусским акцентом. – Зайди в Интернет, разыщи адреса питомников, обзвони знакомых, съезди на Птичий рынок, в конце концов!
– Иди в жопу! – по-балтийски отрывисто, невежливо посылала Автор своё Внутри. – Как ты не понимаешь?! Это называется
Внутри обижалось и умолкало.
И вот однажды, Автор совершенно не помнит, в какой из дней, потому что у Автора генетический дефект интервального ощущения времени, Внутри заорало:
– Сегодня!!! Через полчаса произойдёт!!! – и заткнулось. Потому что на Автора внезапно обрушился полифонический телефонный трезвон.
– Господи, свят-свят-свят! – сказала Автор ближайшей берёзе и нажала кнопку с штампованной зелёной трубкой.
– Я скоро буду! Через полчаса! Кое с кем! – загадочно-радостно провещал в трубку голос мужа.
– Штаны надевать, что ли? – грустно уточнила расхаживающая по двору без штанов Автор, уже так полюбившая своё уединение, что совсем разлюбила всяческих гостей и любые формы общения с миром, кроме тихих разговоров с любимым мужем под аккомпанемент потрескивания дров в камине. И ещё бесшумных разговоров с собственноручно творимыми предложениями, словосочетаниями и «сшиванием» их в абзацы, страницы, мегабайты осмысленного, как ей, Автору, кажется, текста. Потому Автору совсем не хочется надевать «штаны» или даже юбку. Ей и в длинной мужниной футболке неплохо.
– Да нет, это такой «гость», что парадно-выходные штаны можно не надевать! – говорит муж и нажимает «отбой».
«Ну, вот. Опять этот сердобольный, мягкосердечный, грозный только с виду человек притащит в дом какого-нибудь противного человека. А то и вовсе – художника или музыканта, и тот будет ходить тут у меня перед носом туда-сюда, туда-сюда, пить мой кофе, смотреть мои фильмы, бренчать на моей гитаре, читать мои книги, спать на моём диване в каминной комнате и есть из моих тарелок мою еду! – сердится автор, совсем как те медведи, только противнее, потому что
