этап достаточно сложный. Конечно, «зона» работы анестезиолога отделена от «зоны» работы хирургов небольшой ширмой на планке, но… Именно на этапе «рождения» плода возможны различные форс-мажоры, которые не предназначены для «открытого просмотра» даже самыми мужественными матерями.
Тут уместно сделать лирическое отступление для тех, кто собрался рожать непременно путём кесарева сечения, – не обольщайте себя околовсяческими сведениями о том, что нож и наркоз – избавление от мучений вас лично и меньший риск внутриродовых травм для ребёнка. Если вам поведала это соседка, подружка или ещё кто – бросьте ей на прощанье: «Дура!» Если же подобную чушь вам поведал доктор в женской консультации – немедленно поменяйте наблюдающего врача (не забыв ославить на всю округу такого «доброго советчика»). Да – это «не наш метод», но другого пути нет. Популярно и в доступной форме: разрез на матке скальпелем делается двухсантиметровый и разводится пальцами хирурга до двенадцати сантиметров, и оттуда – из оперативным путём созданного отверстия – «рождается», как положено писать в операционных протоколах, а на самом деле –
(+1 Соне за многолетний труд на ниве популяризации узкоспециальных вопросов.)
Итак, момент извлечения нового, полноценного, хоть и слегка недоношенного гражданина Соединённых Штатов близился. Анестезиолог шепнул хирургу на ухо что-то вроде, мол: ну что, вырубаем? И тут американский эскулап то ли пыль в глаза иноземной стажёрке решил пустить, то ли просто недооценил ситуацию, но он ответил «наркотизатору» что-то вроде: «Да хай так будэ!» – и «родил» из операционной раны глубоко недоношенного младенца. Он был очень маленький – «Где-то 1700 граммов», – привычно прикинул Сонин натренированный «на глаз» мозг. Весь покрыт смазкой и ещё «не свалявшимся» волосяным покровом – во время внутриутробной жизни мы все в ускоренном режиме проходим «эволюцию» – в человеке есть всё. И «морские гады», и «синие киты», и обезьяна, догадавшаяся палкой сбить банан. На пупса с открытки он был похож в тот момент, как Соня – на мамонтёнка. Младенец безжизненно повис на руке акушера и не издавал ни единого звука. Наши бравые неонатологи[37] в таких случаях немедленно приступают к реанимационным мероприятиям. А отечественные гиппократы пишут после в операционных протоколах: «Произведена эвакуация слизи из дыхательных путей, отделён от матери – передан неонатологу».
Но, видимо, всё же американский хирург «решил поразить Лизу широтой размаха»[38]. То есть – Соню. Наложив зажим на пуповину, он приподнял это слегка с виду зловещее для непривычного зрителя создание, привычным жестом – за его правую ножку (лично Соне эта процедура всегда слегка напоминала демонстрацию молочного поросёнка покупателям на рынке), и радостным голосом воскликнул: «Мои поздравления, мэм! У вас мальчик!» После чего «мэм»… потеряла сознание. Естественно, она не упала – поскольку уже лежала. Но «потеря сознания» на операционном столе – это резкое падение артериального давления, приводящее, естественно, к обильному гипотоническому кровотечению. Анестезиолог, немедленно опомнившись, сделал все необходимые инъекции в «жилу» капельницы и немного обматерил хирурга, сказав что-то на манер: «Чтоб я ещё раз тебя, мудака, послушал!» – чем очень напомнил Соне «родимый аквариум».
Не волнуйтесь, с детёнышем всё было ОК. Его «раздышали», он порозовел. Запоздало, но очень громко заорал, наверняка что-то возмущённо-скандалёзное. В общем, новый гражданин США появился на свет в городе Бостоне, в замечательной клинике, где любят и ценят жизнь.
Операция была завершена успешно. И не «ме-е-едленно», а – методично и спокойно. Эти замечательные врачи никуда не спешили. Просто двигались, не останавливаясь. И они точно знали, возникни неотложная ситуация – у них будет свободная операционная, инструменты, операционное бельё и медикаменты. А не только «авось» и «такая-то мать!». Так что – честь и хвала им. И государству, сумевшему создать такие условия.
К слову, Соня имела возможность оценить не только условия стационаров, поликлиник и прочих лечебно-профилактических заведений «там» и «тут». Как-то чуть позже Джим разок взял её с собой в американскую административно-бюрократическую структуру на манер нашего облздрава. Так вот, мебель в кабинете американского чиновника была куда скромнее мебели в кабинетах аналогичных чиновников отечественных. Во всяком случае, столичных. Ну так Бостон тоже не провинция. Зато что касается оснащения собственно «их» и «наших» больниц, то… То нельзя сравнивать Лувр и коровник, BMW и тачку с навозом, современную цивилизацию и палеолит. Даже комментировать нечего – можно только шапку оземь, руками развести, почесать в затылке и вопросить риторически: «Как оно так у нас получается?» И немного перефразировав… заключить: «Каждый народ имеет такое медицинское обслуживание, которого заслуживает».
Валера припарковался, и они с Соней прошли к зданию Harvard University School Of Public Health.
Поднимаясь по лестнице, у подножия которой стояли спиралеобразные ухоженные растения в симпатичных горшках, Соня отметила, что ни одного окурка, ни одной бумажки – никакого мусора не было на светлой тротуарной плитке, и растения были целы и невредимы. Видимо, бостонские студенты и аспиранты элементарно воспитанны, в отличие от наших. Или же ген вандализма уже модифицирован учёными Гарварда. Неизвестно.
На ресепшене их встретил очередной дружелюбный охранник. Здесь не встретишь «бабу Маню» из приёмного покоя, и она не вытреплет вам все нервы, пока вы, в конце концов, не сунете ей пятьдесят рэ, дабы она снабдила вас информацией, которую обязана предоставлять «по долгу службы». Все учреждения, которые Соня посещала в Штатах, были «снабжены» добродушными интеллигентными охранниками, не имевшими, не в пример нашим, на лицах пренебрежительного взгляда и не «демонстрировавшими» власть какими другими доступными способами вроде: «не замечать», «не пущать» или просто хамить. Наши-то при малейшем поводе или вовсе без оного готовы потребовать у вас паспорт и «задержать» вас до «выяснения обстоятельств». «Пальчики откатать» на всякий случай. И ладно бы – для пользы дела. Так нет – исключительно с целью продемонстрировать вам, что вы «говно», а он – вчерашний сельский двоечник – «олицетворение».
Валера с Соней прошли в холл, и буквально через две минуты навстречу вышел малорослый худенький мальчуган, при ближайшем рассмотрении оказавшийся мужчиной в возрасте около сорока.
Валера представил их друг другу. Володя – бывший соотечественник, в настоящее время возглавляющий группу гарвардских учёных, занимающихся генетическими исследованиями взаимодействия иммунной системы с вирусом иммунодефицита человека.
Всю свою предыдущую жизнь Володя провёл в Одессе, никуда дальше Привоза не выезжая. Мальчуганом он был тихим и незаметным. Незаметно окончил школу с золотой медалью. Незаметно поступил в медицинский институт, откуда спустя шесть лет тихо вышел с красным дипломом. И так же незаметно остался на кафедре микробиологии и вирусологии. Ещё незаметнее зачем-то заочно окончил биофак. Сам не заметил, как выучил английский язык, исключительно для того, чтобы иметь возможность читать научные журналы. Тихо защитил кандидатскую диссертацию – и ушёл с кафедры при медицинском вузе в научно-исследовательский институт вирусологии на Пересыпи. Там было спокойнее, не было студентов, отвлекающих от любимых бактерий, вирусов и грибов, но имелось больше возможностей для занятий «чистой наукой». Как-то совсем уж незаметно для «широкой медицинской общественности» любимой Родины прошёл ряд Володиных статей с целой кипой революционных наблюдений в чём-то очень микробиологическом. И как-то одним неприметным осенним вечером Володю пригласили… на партийное
