К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

шнурами.

– Но я могу представить вам для ознакомления копию, – сказал Резанов.

Японцы поклонились.

В каюту вошел голландский капитан попросить дозволе­ния у господ обер-баниосов взойти на корабль обер-гаупту, управляющему торговыми делами в Японии, господину Генриху Деффу, который хотел повидаться с российским по­сланником. Он приехал одновременно с обер-баниосами, но терпеливо дожидался в лодке около часу, когда последует разрешение. Помощник губернатора дал это разрешение едва заметным взмахом бровей. Когда вошедший Дефф, обращаясь к послу, рассыпался было в приветственных сло­вах, один из старших переводчиков, обер-толков, бесцере­монно толкнул его в бок.

Запнувшись и даже не кончив фразы, Дефф, не обнару­живая ни малейшей досады, сложил вместе ладони рук, а за ним и вся его свита, секретарь, два капитана кораблей и гость, барон Пабст. Все они склонились головами до полу и в таком положении, не разгибаясь, кланялись до тех пор, пока не получили разрешения подняться.

Резанов с удивлением и возмущением смотрел на это доб­ровольное унижение голландцев.

– Господин посол, – обратился старший переводчик к Резанову, заметив его недоумение, – вам странны обычаи наши, но всякая страна имеет свои, а мы с голландцами друзья, и вот вам доказательство их доброго к нам распо­ложения. Согласны вы ему следовать?

– Нет, – отвечал посол, – ибо слишком почитаю япон­скую нацию, чтобы начать дружбу унизительными церемо­ниями. У нас другие обычаи, и мы придерживаемся их так же неколебимо.

К требованию японцев разоружиться посол был подго­товлен своей инструкцией и не возражал, решительно на­стаивая, однако, на сохранении шпаг для себя и свиты и ружей для конвоя.

– Я считаю уместным предварить, ваше превосходитель­ство, – заявил Дефф, – что японцы весьма тверды в тре­бованиях исполнять их законы. Мы тоже, как видите, разо­ружены, несмотря на пребывание наше здесь в течение двухсот лет.

– Голландия нам не указ, – возразил Резанов. – Не забывайте, господин Дефф, что вы здесь торговый предста­витель, а я посланник его величества, государя императора всей России!

Дефф замолчал. Резанов передал ему письмо полномоч­ного министра Голландии в Петербурге Гогендорна и от­крытое повеление голландского правительства об оказании господином Деффом услуг российскому посольству.

Тут пришлось господину Деффу сознаться, что японцы держат их на положении находящихся под постоянным строжайшим надзором и что исходатайствовать настоящее, быть может, первое и последнее свидание ему было нелегко.

Ответ японцев на просьбу Резанова разрешить войти в гавань последовал только к вечеру на следующий день. Одетые с утра в суконное, а день был очень жаркий, все с нетерпением поглядывали на берег, задыхаясь, обливаясь потом и чертыхаясь.

Опять торжественно приехал «помощник губернатора», оказавшийся на этот раз только его секретарем, с мэром го­рода и тем же Деффом, и после церемонии разоружения, с оставлением, однако, шпаг офицерам и ружей конвою, по­явились шестьдесят четыре шестивесельные японские лодки. Осветившись с кормы и носа большими круглыми фонарями, они отбуксировали корабль до маленького островка Папанберг, где предложили бросить якорь... Лодочная охрана оста­лась у корабля.

Пошел третий день пребывания «Надежды» в Японии, о Нагасаки разговор не подымался, но расспросы каждый день навещавших ее японских чиновников ширились. При­шлось на маленьком глобусе показывать границы Россий­ской империи. Заинтересовались и Японией, но для рассмот­рения ее на глобусе понадобились очки. Старички обер-баниосы смотрели на свою Японию и удивлялись тому, что она такая маленькая.

– Маленькая, но могущественная держава, – любезно сказал посол.

Принять очки в подарок старички отказались, не имея разрешения губернатора

Напряженность во взаимоотношениях понемногу таяла, найден был и общий язык – немецкий, позволивший отказаться от услуг голландских переводчиков. Весьма аккуратно и в большом количестве доставлялось продо­вольствие.

На четвертый день, сверх обыкновения утром, прибыли встревоженные обер-баниосы: они обнаружили в японском переводе посольской грамоты, что чин посла весьма невы­сок, и вот приехали проверить, нет ли тут ошибки, так как по чину приходится оказывать и почести. Пришлось просить японских переводчиков перевести всю грамоту с японского на голландский язык и таким образом обнаружить ошибку. Для вящей убедительности обер-баниосам были показаны ордена, звезды и ленты посла. Становилось скучно.

Прошла неделя. Резанов не выдержал и приехавшим обер-баниосам решительно заявил, что он не намерен боль­ше пребывать на положении пленника, находящегося по­стоянно под стражей, и что он уйдет, не выполнив своей миссии, если не последует немедленно перемены в его поло­жении. Обер- баниосы заволновались, заявили, что стерегу­щие «Надежду» лодки – знак почета, что необходимо по­ терпеть, и тогда посол убедится в самом лучшем к нему отношении, но что нельзя перевести судно в гавань, ибо там находятся голландские купеческие суда: не подобает ведь военному судну российского императора с полномочным послом на борту стоять рядом с замызганными купцами, уже, кстати сказать, готовыми к выходу в море... Японцы не обма­нывали.

Накануне отплытия голландцев губернатор через обер-баниосов просил капитана «Надежды» не отвечать голланд­цам на их салюты. Это было похоже на насмешку, поскольку и пушки и порох давно были сданы японцам и увезены на берег. Голландцы не преминули поиздеваться и открыли, проходя мимо, пальбу. Гардемарины Коцебу насчитали до четырехсот выстрелов.

С голландцами разрешено было лично одному только послу отправить письмо государю о благополучном прибы­тии в Японию.

* * *

«Авиньонское пленение» – так окрестили офицеры свое пребывание в порту Нагасаки, когда узнали, что запрещено даже плавать на гребных судах возле корабля. От нечего де­лать они вновь принялись изучать Японию, на этот раз с точки зрения поразивших их странностей.

Особенное негодование возбудили поставленные губерна­тором условия отсылки всеподданнейшего донесения посла, которое могло заключать в себе исключительно только краткий отчет о плавании и то на отрезке пути от Камчатки до Нагасаки. Оно должно было быть переведенным на голландский язык, а копия перевода доставлена губернатору, причем каждая строка этой копии непременно должна была оканчиваться тою же буквой, что и подлинник перевода. По сличении копии перевода с подлинным губернатор отослал его обратно Резанову с двумя своими секретарями с тем, чтобы подлинный перевод был при них запечатан в пакет и сдан обратно.

На следующий день, к общему удивлению, в ответ на громкие приветствия экипажа с проходивших мимо «Надеж­ды» голландских кораблей только махали рупорами, под­зорными трубами, шляпами и посылали воздушные поцелуи, но при этом молчали, не отвечая даже на задаваемые вопро­сы. Расстояние было близкое, слова ясно доносились до гол­ландцев.

Доставленное на следующий день письмо обер-гаупта все разъяснило: голландцам попросту было запрещено разгова­ривать с русским кораблем...

– Голландцы, – объяснял Шемелину Головачев, – по­зволили здесь совсем поработить себя и переносят уже более двухсот лет безропотно какие угодно унижения.

– Должно быть, прибытки большие, – философски заметил Шемелин. – А все-таки сами себя не уважают. Пля­шут под японскую дудку.

– Да, именно пляшут и плясали и в переносном и в буквальном смысле, – сказал погодя Лангсдорф. – И не только простые служащие, клерки, но и сам посланник Макино-Бинго довольно легко пошел в свое время на всяческие унижения.

– Неужели? – удивился Шемелин.

– Да, и он. Это случилось, когда Бинго прибыл в Япо­нию во второй раз. Император заставил его стоять, вертеть­ся, петь, плясать, нянчить приведенных к нему детей, сни­мать и надевать парики и стряхивать с них пудру, расстеги­вать и застегивать пряжки. То же самое проделывал и Кемпфер. Голландцы доказывали, что это является у японцев не унижением, а почетом, за который дорого бы дал каждый