Вход в подземный цех, как и вход в город, - через пасть козла со звездою во лбу. Рядом с 'головой' у черных от копоти столбов подковывали привязанных к ним лошадей. 'Быстрее, пожалуйста, быстрее!' И тут Сепфоре показалось, что огромная козлиная голова поет.
- Хорошо поют, - с уважением сказал возница.
С лестницы через широкую открытую дверь просматривался весь цех, окрашенный в красное пылающими углями. Кузнецы пели под удары молотков, под густые звуки бубна и выкрики молящегося жреца. По сосредоточенным лицам кузнецов, на которых играли черные и красные тени, легко было понять, до какой глубины трогала и волновала их песня, которую они пели. Музыка околдовывала. Пахнуло жаром, и женщина остановилась. И тут среди кузнецов увидела Тувалкаина с маленьким молотком в руке. Другие кузнецы как бы перестали существовать для Сепфоры - остался только Тувалкаин. Смолкли экстазные выкрики молящегося жреца - только Тувалкаин, в тишине взмахивающий молотком. Широкая белая рубаха с закатанными по локоть рукавами прилипла к мощному потному телу. Сепфора завороженно смотрела на сильные руки Тувалкаина, под которыми на наковальне нечто огненно-железное приобретало нужную человеку форму. Красота лица и рук Тувалкаина очаровали Сепфору. И именно в этот миг Тувалкаин почувствовал восхищенный взгляд женщины и скосил олений глаз в ее сторону. Молоток замер в поднятой руке, Тувалкаин повернул к Сепфоре разгоряченное лицо. Сепфора очнулась и, точно вспомнив, зачем она здесь, хотела броситься к Тувалкаину, но тут будто проступили другие кузнецы. Снова экстатически выкрикивал жрец, снова гудел бубен, снова пели рабочие. Кивнув Сепфоре, Тувалкаин взял железные клещи и сунул раскаленное железо в бадью с водой. Потом долго, нестерпимо долго, как показалось Сепфоре, повернувшись к вспыхнувшим углям, рассматривал изделие в клещах. Что-то сказал стоящему рядом кузнецу и, едва заметно улыбаясь, пошел к Сепфоре, на ходу вытирая тряпицей красивые руки. Сепфора пыталась казаться спокойной, но губы ее дрожали. Гремел бубен, выкрикивал молящийся. Кузнецы со скрываемым любопытством поглядывали в сторону женщины-сифитки.
- Мафусаил арестован за покупку оружия! По нашим законам это серьезное преступление, ибо оружие, сделанное в городе, является достоянием города. - Лицо Тувалкаина еще пылало жаром раскаленного горна.
- Что я должна сделать? - перебила Сепфора, умоляюще глядя на Тувалкаина. Они поднимались по лестнице. Сепфора забегала вперед и заглядывала в лицо Тувалкаину. Он молчал.
- Что я должна сделать? - взмолилась Сепфора.
- Не знаю, - задумчиво сказал Тувалкаин. - Вернее, знаю, что, но не знаю - как!
- Я умоляю, придумайте что-нибудь!
- Выслушайте меня, Сепфора! Поверьте, я сам кровно заинтересован, чтобы Мафусаил не оказался сейчас в заключении. Именно сейчас! Именно сейчас, когда мы закладываем новый город! Для некоторых это частичная потеря власти, и они сопротивляются, как могут.
Тувалкаина окликнули, и Сепфора испуганно оглянулась. Тувалкаин вернулся в цех. Сепфора изнемогала: неужели есть что-то важнее? Ах, Тувалкаин! Его обступили кузнецы, и он что-то объяснял им. Слов Сепфора не слышала. Выкрикивал жрец, гремел, бубен. Сепфора зажала уши. Еще немного, и из них пойдет кровь. По мягкой улыбке Тувалкаина Сепфора догадалась, что тот за что-то журит кузнеца. Тот стукнул себя пальцами по лбу и излишне сокрушенно покачал головой. И все рассмеялись. Сепфора закрыла лицо руками и заплакала. Оглушительно гремел бубен, жрец экстатически выкрикивал что-то непонятное.
Когда из уст Сепфоры вырвалось рыдание, Тувалкаин оставил кузнецов и вернулся к женщине. Они вышли на вольный воздух. Бубен навязчиво звучал в ушах женщины.
- Я тебе уже говорил, Сепфора, перед началом строительства мы планируем провести праздник в ущелье у заброшенной штольни. Очень бы хотелось, чтобы и сифиты приняли посильное участие. Хотелось бы освятить торжество совместным богослужением.
Бубен навязчиво звучал в ушах женщины.
- Это богослужение было бы первым серьезным шагом на пути сближения наших родов... А тут такое дело! Арестован Мафусаил... - Сепфоре показалось, что Тувалкаин сожалеет искренне. - Я понимаю, что сифиты еще не подготовлены к подобным вещам, но... если бы Мафусаил принес жертву по пастушескому культу, а наши жрецы по культу каинитов, то патриархи-каиниты (если бы он согласился!), возможно, отпустили бы Мафусаила. Поверьте, Сепфора, мне стоило больших усилий уговорить их пойти на это. Но Мафусаил!.. Мафусаил отказывается! Он говорит, что отец его Енох с детства учил его, будто служение чужим богам - большой (как уж? Словечко сифитов? М-м...), большой грех, чуть ли не предательство Бога.
На глазах Сепфоры снова выступили слезы.
- Мафусаил готов работать на шахтах, но не приносить жертву совместно с каинитами. Как ни твердил я ему, что все культы - пути, ведущие к вершине горы, к нашему творцу,
