Фаза Урана

бездельничающая молодежь; крикливые распространители, предлагающие телепрограмму, батарейки и лейкопластырь – все за 50 копеек. Быть может, только рекламные листовки сменились в своей бесконечной череде скидок, акций и распродаж.

Туннель закончился, и лучи осветили брусья поручней и лица пассажиров. Остаток пути пролегал по поверхности. Вагон уверенно набирал скорость в бетонном желобе забора. До конца линии оставался только один участок. Мимо, будто в ускоренной перемотке (FF), промелькнули рыжие дома рудничного района и зеленый массив парковой зоны. Поезд пронесся по металлической конструкции моста, оставив в синей воде канала красный размашистый след.

Диктор объявил конечную остановку «Университет» и вагоны опустели. На дисплее станционного таймера вспыхнули нули.

Выйдя из метрополитена и перейдя дорогу с пирсингом трамвайных рельсов, я очутился перед четырехэтажным зданием родного института. Двор был безлюден – сессия уже завершилась, а вступительные экзамены еще не начались. Надпись над входом «Ласкаво просимо» апеллировала к невидимкам. Голубые вузовские ели приветливо кивали мне своими макушками.

Зачитанное с бумаги напутственное слово ректора. Пыльные портьеры. Жидкие хлопки. Выпускники покидают актовый зал. В руках у каждого остался кусок синего пластика, у некоторых пластик красный. Зевота. Хочется спать – восемь часов утра.

Кто-то собирается выпить. «Ты с нами?» – спрашивают. – «Не хочется, домой пойду».

Дома по телевизору показывают фильм. Студенты Гарварда получают степень магистра. Мантии. Оркестр. Серпантин. В воздух летят черные четырехугольные шляпы с кисточками.

Выключаю телевизор и ложусь спать. Я устал. На следующей неделе нужно искать работу.

Я обогнул спортзал и столовую, двинулся в гору в сторону металлургического комбината. Поприветствовал знакомого маркера, курившего на крыльце бильярдной «Алагер». Миновал строительный техникум, кожвендиспансер и ателье по ремонту телевизоров.

Показалась площадка летнего кафе. На площадке утренняя смена рабочих распивала пиво. Брусчатку под их ногами покрывали блестки рыбной чешуи и высохшие мотки кишок. Из похожих на детские гробы колонок, раздавались ритмы латиноамериканской эстрады.

Стоя на краю тротуара, я остановил рейсовое маршрутное такси и сел в кабину рядом с водителем В кабине стоял запах нагретых кресел. Освежитель воздуха и икона «Св. Николая Угодника» болтались на шнуре под зеркалом дальнего вида, ударяясь друг о друга. Играло радио.

«Итак, у нас новый радиослушатель! Доброе утро!» – «Доброе» – «Как вас зовут?» – «Я бы предпочел, с вашего позволения, остаться инкогнито» – «Хм… Хорошо, наша сегодня тема: верите ли вы в то, что Бритни Спирс девственница?» – «Извините, но мне все равно» – «Так зачем же вы звоните?» – «Я хочу послушать песню „Риге morning“ группы „Placebo“ – „Почему эту песню?“ – „Захотелось“ – „Э-э… Может, хоть привет передадите?“ – „Мне некому передать привет“ – «Хм… Тяжелый случай… Мы пройдемся с нашим таинственным радиослушателем! До свидания! К сожалению, мы не можем поставить ему группу «Пласибо». Аля него и для всех в утреннем, эфире «Руки Вверх» с композицией «Алешка»! Хорошего всем настроения! ПООООЕХААИ!»

Настырный ди-джей задавал звонившим слушателям вопрос о том, как они проводят лето. Слушатели проводили лето на редкость однообразно: отдыхали на море или только туда собирались. Звонившие торопились передать приветы и заказывали песню. Пока я ехал в маршрутке, по радио успели спеть Кристина Агилера, Земфира, «Тату» и Робби Вильяме.

Я вышел на площади. В ее центре, на каменном постаменте застыл танк «Т-34» – по легенде именно эта машина первой ворвалась в город, оккупированный немецко-фашистскими захватчиками. Дуло танка угрожающе целилось в меня.

– Доллары, евро, рубли…! – слышался сценический шепот валютчиков.

– Летняя коллекция! Летняя коллекция! – хрипло кричал в мегафон промоутер обувного супермаркета.

Мне очень не хотелось встретить кого-нибудь из знакомых. Поэтому я, сторонясь оживленного проспекта, обогнул площадь против часовой стрелки и вступил на территорию Городской больницы.

Пару раз мне повстречались беременные женщины – рядом располагался роддом. Асфальт перед роддомом покрывали оставленные молодыми отцами надписи – наивные, трогательные и нелепые. Вислоухая дворняжка, закрывая хвостом часть сакраментального текста: «Люда! Спасибо за дочку – княгиню Ольгу!», благостно млела на солнце.

– Когда-то, – обратился я к собаке, – здесь, на месте роддома, будет фабрика по производству биороботов. Уж ты поверь.

«Мальчик, а ну слезь с гинекологического кресла. Веди себя прилично. Ты на экскурсии». – «Интересно!» – «Что интересно!?» – «У девочек ничего нет!» – «Что!?» – «Интересно!»

Дворняжка вместо ответа чихнула, поднялась и сонно потрусила к молочной кухне – туда, где нянечки в застиранных халатах разгружали пустую тару. Раздавшееся брюхо дворняжки тяготело к земле – собака тоже оказалась на сносях.

Насвистывая прицепившуюся мелодию Робби Вильямса, я вышел за ворота больницы. Мой путь пролегал вдоль узкой, поросшей камышами речки. В речке умиротворенно плавали дикие утки и пустые пэт-бутылки. Я шел теперь вдоль заднего двора театра. На следующий день заканчивался сезон, и театральная труппа уезжала на гастроли. Во дворе суетился обслуживающий персонал. Грузчики куда-то тащили старую декорацию. Из репетиционного зала доносился стук молотка. Упитанные костюмерши выносили на воздух для проветривания вешалки с реквизитом. Сарафаны, фраки, камзолы, туники, пиджаки, шаровары, сутаны, гимнастерки, хитоны, рясы, корсеты и воланы выделяли едкий аромат нафталина. В их складках за много лет сменилось сотни поколений моли.

В детстве в прихожей моей квартиры висела цветная фотография Петродворца. Позолоченные скульптуры в брызгах фонтанов. Террасы водопадов. Радуга и свет.

Почему-то я тогда думал, что Петродворец на фотографии – это наш городской театр. Моя Вселенная в те годы ограничивалась пределами прогулок, другие города и страны существовали только в