Стихотворения

(Советской “интеллигенции” посвящается)

Были книги и азарт, поцелуи, чаянья,
А достался нам базар, преферансы с чаями.
Кто из нас не рвал, не жег, что писали в юности?
А на улице снежок, молодой и лунистый.
Падай, падай, пороши, на окошки сыпься нам!..
Подсчитаем барыши, почитаем Ибсена.
Мы еще не поддались, в коммунизм не наняты.
Вот чудак-идеалист, все витает на небе.

Хорошо нам и тепло, папа смотрит шишкою.
Разгорайся, наша плоть, на супругу пышную!….
Нам ли, мямли, не до ласк? Вот что значит опытность.
Очень жизнь нам удалась: в землю ж не торопят нас.

Оттого и потому роем груди рылами,
В одеялах потонув, всех перемудрили мы.
Мы себя побережем для страны, для общества.
Лезь, кто хочет, на рожон, — ну, а нам не хочется.

Вы красивы как никто, только это лишнее…
А последний анекдот про евреев слышали?
Жизнь заели нам жиды. В рифмах видишь прок ли ты?

Будьте прокляты, шуты! Будьте вечно прокляты.

О АВТОРЕ

Виталий ОРЛОВ (Нью-Йорк) ПУШКИН И ЧИЧИБАБИН

Ах, ничего, что всегда, как известно,

наша судьба — то гульба, то пальба…

Не расставайтесь с надеждой, маэстро,

не убирайте ладони со лба.

Б.Окуджава. 'Песенка о Моцарте'

В заголовке я поставил рядом эти два имени. Но Борис Алексеевич Чичибабин, будь он жив, ни за что на это не согласился бы, столь велик был пиетет его перед Пушкиным. В этом году Чичибабину исполнилось бы 75, и мне хочется, чтобы об этом помнили даже в этот знаменательный год, который одна газета назвала '200-летний пушкинский год', что на русском языке, вероятно, означает 'Год 200-летия Пушкина'. Это означает также, что начинается 'то гульба, то пальба'.

Кстати, о Моцарте. Кто-то очень хорошо сказал, называя своих любимых композиторов, — Бах, Бетховен, Вагнер… 'А Моцарт?' — спросили его. О, Моцарт — это Бог!

'Для меня нет более любимого человека, живой личности, живой души. Вот так я мог бы сказать и о Пушкине, — говорил Чичибабин. — Перечень любимых поэтов, если он будет открываться именем Пушкина, — для меня это кощунство. Это унизительно для Пушкина, потому что Пушкин вне всяких списков, он совершенно отдельно'.

Когда мы читаем наших любимых поэтов — Тютчева, Лермонтова, у них есть почти пушкинские строки, вплоть до того, что иногда над какой-нибудь прекрасной строкой задумываешься: неужели это не Пушкин? И в то же время колоссальная разница, как между Моцартом и Бетховеном. И тот, и другой — гении, но в одном случае это уже нечто божественное.

Человек не может написать: 'Я вас любил: любовь еще, быть может, в моей душе угасла не совсем…'

Две первые книжки Чичибабина вышли одновременно, когда ему было 40 лет: одна из них, 'Мороз и солнце', — в его родном Харькове, другая — в Москве, в 'Советском писателе', она называлась 'Молодость'. Чичибабин пришел в поэзию, когда за его плечами был уже солидный жизненный опыт, большая внутренняя убежденность. И в первом же сборнике — отдельный раздел, посвященный Пушкину.

О время, погоди, помедли,
на шеи рыцарей надев
венки из роз и кудри дев,
а не веревочные петли.
Средь лучших рыцарей России,
народолюбцев и кутил
не он ли сам себя впервые
поэтом русским ощутил?
Не он ли доблесть в них разжег?
Шпион от возмущенья бешен.
Почто на воле, не повешен,
Гуляет пестелев дружок?
И морщит лобик, желтый, узкий,
устало к стенке прислонясь:
— Уж насидится он в кутузке,
ужо наплачется у нас…