не выдержавшим флангового огня.
— Скорей, Йовица, скорей! Что ты, как овца больная, тащишься, в самом-то деле!
Он быстро вскарабкался наверх, залег в камнях, поросших низкими колючими кустами, и, ловко установив «зброевку» [19], застрочил короткими точными очередями по легионерам, которые бежали назад по неровной поляне и занимали позиции вдоль зарослей.
Противник был вынужден стремительно отступить со своих прежних позиций, выдвинувшихся вперед тупым клином, чтобы собрать силы для следующего броска. Его смутило и озадачило упорство партизан. Неприятель не догадывался, что для партизан это была последняя удобная линия обороны перед обширной котловиной, где раскинулись родные села большинства бойцов батальона. Если бы они отступили и отсюда, врагу был бы открыт путь к нижним селам. Бойцы это понимали, и потому вчерашнее отступление вдруг прекратилось, каждый партизан врос в землю в своем укрытии, зная, что отходить уже некуда. Этим и объяснялись непостижимые для неприятеля внезапные изменения боевой обстановки и неожиданные упорные контратаки еще не обстрелянных партизанских частей — позиция стала для них порогом родного дома, и бойцы будто забыли, что им когда-то приходилось отступать и что перед ними опасный противник. Они дрались, оглушенные собственной стрельбой, клокоча слепой ненавистью и видя перед собой не просто врага, но алчного, гнусного вора-грабителя, который, как прожорливый кабан, ломится в их родные дома.
— Не пройдешь, сукин сын, хоть бы у тебя крылья выросли!
Проводив огнем последние рассеянные кучки легионеров, Николетина сменил раскалившийся ствол пулемета, обтер рукой едкий пот, жегший глаза, и сказал Йовице:
— Заряди все магазины: вон они опять полезли. Прут напролом, как голодные свиньи, пока не получат по рылу, не отступят…
Вдруг оба они испуганно вздрогнули, как от выстрела за спиной. Позади, совсем близко, кто-то нерешительно позвал:
— Ниджо… Ниджо!
У Николетины язык к небу прилип от изумления.
— Смотри-ка!.. Да откуда ты, мать?! Ух, и напугала же ты меня, ни дна тебе, ни покрышки!
Все еще колеблясь, нерешительно, будто застигнутая в запретном месте, старуха медленно прошла по склону несколько шагов, отделявших ее от пулемета.
— Пригнись, пригнись! Сядь сюда, леший тебя забери, откроешь позицию! — сдавленно крикнул Николетина, и старая мать, смущенная, растерявшаяся, как ребенок, неумело пригнулась и села на камень возле их ног, положив торбу на колени.
— Ну, чего тебя принесло? — раздраженно выпалил Николетина, приходя в себя.
— Вот — пришла, — скромно сказала старуха, все еще тяжело дыша от волнения и ходьбы, и уставилась на сына с такой тихой, самозабвенной радостью, что Николетина, тронутый, отвернулся и пробасил:
— Пришла! Это я и вижу, что пришла, не дурак, чай.
— Как это ты узнала, что мы здесь? — дивился Йовица.
— Да очень просто, сынок. Узнала наш пулемет — вот и шла на него. Так и чуяла: тут должен быть мой Ниджо.
— Ниджо, Ниджо! — огрызнулся Николетина. — А какого лешего тебе тут надо?
— Господи, сынок, ты как дитя малое! — с укором сказала старуха, засовывая руку в торбу. — Просто принесла мать вам кой-чего перекусить. Может, вы голодные!
— Гм, голодные! Ясно, голодные. Что же, по-твоему, легион нас тут жареными цыплятами угощает? — досадливо ворчит Николетина. Искоса оглядев сумку в руках матери, добавляет более миролюбиво: — Ну, доставай, что там у тебя, и ступай домой! Вон они опять начинают, и если в тебя угораздит… Гм!
Старая достает шматок копченого сала, кусок пирога и кладет на камень возле них, а зоркий Николетина, приметив что-то подозрительное на позиции неприятеля, дает знак своему помощнику и машет рукой на старуху:
— Ступай, мать, ступай скорее назад! Тебе надо проскочить через поляну и добраться до дороги.
Поглощенный тем, что происходит на той стороне, в легионе, Николетина больше не сердится и не грубит. Старая чувствует: начинается что-то серьезное, мешать тут не годится, и, не прощаясь, спешит вниз.
Опять вспыхивает перестрелка. Противник возобновил атаку. Легионеры делают перебежки под прикрытием своих пулеметов. Видимо, там не жалели патронов.
Николетина дает короткую очередь, потом на мгновение оборачивается и машет остановившейся старухе.
— Скорей, скорей! Я тебя прикрою!
Черная фигура снова движется, медленно ползет через поляну.
Распаленный боем, с горящими глазами, Николетина выпускает одну очередь за другой и во время минутной передышки кричит помощнику:
— Погляди-ка, Йовица, ушла старая?
— Она уже на середине поляны! — задыхаясь, говорит Йовица и вынимает новый магазин.
На этот раз противник особенно упорен. Неторопливо и методично, по всем правилам военного искусства он лезет вперед.
— Смотри, наши на правом фланге отступают! — не без волнения говорит Йовица и показывает на партизан, сбегающих сквозь редкую березовую рощицу с невысокого горного отрога. — Надо и нам отступать. А то ударят сбоку!
— Мы не отступим! — отрезает Николетина, поливая свинцом гребень высотки, где вспыхивают бледные огоньки вражеских выстрелов, чуть приметные на снегу. — Йовица, глянь, как там старая?
— Она уже на краю поляны. Теперь до дороги рукой подать.
— Ну, Йовица, еще немножко! — почти просительно выжимает из себя Николетина. Весь в поту, с налитыми кровью глазами, он и ухом не ведет в сторону связного, который сердито шипит, высунув из-за груды камней круглую голову:
— Пулемет! Пулемет!.. Николетина, отступай на старую позицию, к букам! Командир приказал!..
Разгоряченный боем, точно хмельной, Николетина, не оборачиваясь, торопливо выкрикивает:
— Йовица, как там старуха? Погляди!
— Все! Сошла на дорогу, — с облегчением докладывает Йовица.
Николетина выпускает последнюю очередь подлиннее, хватает пулемет и, пригнувшись, бежит к старым позициям.
— Пошли, Йовица, теперь можно! Сало захвати!.. Эх, мать, и попотел же я из-за тебя!
… Над крутым спуском к дороге, которая, извиваясь, сбегает вниз, в село, стоит, держась за мокрую ветку орешника, Николина мать. Не замечая пуль, посвистывающих высоко над нею, она провожает заплаканными глазами две далекие черные фигурки — одну побольше, другую поменьше — и кричит слабым голосом, как будто они могут ее услышать:
— Скорей, Ниджо, скорей, яблочко мое! Я тут, я в безопасности! Не бойся за меня, не бойся, голубь!..
Гибель Танасие Буля
В зарослях на пологом холме Лиеце встретились, впервые за пять месяцев, Николина рота и Омладинский ударный батальон.
— Вот они, вот они, целехоньки! — приветствовали омладинцев Николины бойцы, по-отечески радуясь, что снова видят своих ребят живыми и здоровыми. — Ну как, ребята, не отдали богу душу, а?
Среди бед и поражений прошлой зимы, когда неприятель со всех сторон лез на сузившуюся и
