руку, больно, сильно, чтобы он тут же свалился на свое место.
Олег Семенович ласково посмотрел на меня, и я вынуждена была ответить ему улыбкой. Я, кажется, первый раз внимательно всмотрелась в лицо Лилиного мужа: какой у него усталый вид, под глазами припухлости. А небольшая лысина эму даже идет, во всяком случае, сегодня она не казалась мне оскорбительно старческой.
Как ему живется с Лилей? Знает ли он, что они с Ромкой были влюблены друг в друга?.. Нелегко ему, видно. Но, возможно, именно в этой нелегкости он нашел для себя нечто?
А можно ли назвать подлостью желание рассказать хорошему человеку, что его обманывают?
За кофе Лиля объявила:
— Внимание, внимание! Сейчас последует важное сообщение.
У Ромки на лбу появилась глубокая морщина, перечеркнутая вертикальной стрелкой. Он растерянно глянул на Лилю, причесался пятерней и перевел взгляд на меня: такой взгляд, помнится, я видела еще в школе, когда он «плавал» у доски.
— Говори же! — требовала Лиля.
Ромка никак не мог отважиться на что-то. Мне стало не по себе: что Лиля затевает?
— Зачем делать из этого тайну? — засмеялась моя подруга. — Олег, они хотят пожениться... Постфактум, так сказать... Немного поторопились, но...
— Очень рад! Сердечно рад, поздравляю! То-то вы оба сегодня какие-то... торжественные.
Зачем Лиля намекнула о ребенке при Олеге Семеновиче? Зачем?
Мне надо бы сейчас сказать с достоинством: «Нет, Роман, я не пойду за тебя. Причина? Пожалуйста: не люблю. Останемся друзьями...» Представилось Лилино лицо в этот момент.
— Горько! — крикнула Лиля.
Ромка потянулся ко мне вытянутыми губами. У меня не хватило сил отстраниться. Мне хотелось кричать или разбить что-нибудь: я видела, каким взглядом переглянулись Ромка и Лиля, но я только сказала:
— Не порывай нить дружбы, ибо если придется опять се связать, то останется узел!
Потом я встала — пусть Ромка попробует ослушаться: он же теперь официально объявлен моим женихом.
— Нам пора.
Ромка и Лиля растерянно переглянулись: этого они от меня не ожидали.
Мы распрощались, пообещали заехать в следующую субботу и вышли на улицу.
Ромка дулся на меня. Я старалась идти с ним рядом, по он все время вырывался вперед. Мне хотелось грубо окликнуть его или просто свернуть, а то и уехать домой, но вместо этого я искала ему оправдания: привык бежать впереди, издавна привык.
Я шла за своим кумиром, словно привязанная к нему невидимой веревкой.
А если б я повернула назад, заметил бы он?
Нет у меня чувства собственного достоинства и в помине. Нет... Ромку осуждаю, а сама...
Стал накрапывать дождь, но Ромка все шел, не обращая на него никакого внимания, только один раз на перекрестке, не оглядываясь, отвел назад руку, подождал, пока я подам ему свою, и перевел через улицу.
— Дождя испугалась? — спросил он, не глядя на меня. — А ты представь, что сегодня солнечный вечер.
Это было давно, еще в детстве, та же прогулка под дождем, те же слова.
Ромка резко остановился, и я чуть не налетела на него.
— Подожди меня здесь, я позвоню.
Кому и куда? У меня снова появилась возможность уйти, но я не воспользовалась ею. Но что я сделаю непременно— ни за что не пойду болыие к Ромке, пусть хоть на коленях умоляет.
Ромка вернулся. Он даже
Стыдясь и презирая себя, я не двинулась с места, стояла, пока он не подошел ко мне.
Ромка легонько посапывал во сне, повернувшись к стенке, а я не могла сомкнуть глаз до утра. Когда Ромка проснется, я скажу ему все. Пусть они с Лилей подличают без моего сообщничества. Надо быть медузой, размазней или бездомной собачонкой, которую ни за что бьют, потом ласкают и снова бьют, чтобы вытерпеть такое.
Но когда Ромка выпустил меня утром из своей квартиры, выглянув предварительно на лестничную площадку, я спросила:
— Мы вечером увидимся?
— Не знаю. — Ромка зевнул.—До вечера надо еще дожить.
И закрыл дверь.
У меня было такое чувство, будто я спускаюсь по лестнице не к выходу во двор, а в? какую-то страшную бездонную яму.
Лиля не показывалась на фабрике десять дней: подхватила грипп.
Сегодня она явилась на работу в новой голубой шляпке, низко надвинутой на лоб. Сзади, собранные пучком, золотились длинные локоны. Она напоминала даму девятнадцатого века, изящную аристократку.
Я выбираю из каждого ящика по пять початков, проверяю на приборах крепость ?нити, номер, вес, крутку, а сама то и дело поглядываю на двери кабинета начальника цеха, куда вошла Лиля,— там она раздевается и завтракает, если ей не хочется спускаться в столовую.
— Привет, Сашок!
Ко мне подошла Груша с «молнией>, исписанной черными буквами. Черные «молнии» сообщали о нарушениях трудовой дисциплины, о нерадивом отношении к труду, красные — об успехах.
— Взгляни-ка! — потребовала Груша и подняла лист величиной с развернутую газету к моему лицу, спрятавшись за ним как за щитом. — Так и надо им, а?
«Молния» взывала:
<гГ
— Пускай все знают,— сказала Груша, глазами выбирая место, откуда будет видна со всех сторон «молния». — Нечего такие вещи утаивать, иначе не проймешь... Верно, Сашок?
Я не видела еще человека, который с таким рвением занимался бы общественной работой, как это делала Груша. Я же до сих пор увиливала от всего. Да у меня и не получилось бы, если б и захотела.
Груша повесила «молнию» в ушла. Я. уронила початок, наклонилась за ним и увидела рядом со своей рукой протянутую за этим же початком Лилину руку — ее не спутаешь ни с какой другой: пальцы унизаны перстнями и кольцами, она их никогда не снимает, разве что только дома. Избежать ее взгляда невозможно, ш> какими тяжелыми, непослушными стали мои веки. Лиля смотрела на меня весело, дружелюбно.
У нее оставался не подписанным один мой акт на сорок шесть килограммов «ориона» с несортным номером.
— Лиля, а где акт на «орион», надеюсь, ты передала его в бухгалтерию?
Улыбаясь, она порылась в кармане халата, достала оттуда вчетверо сложенный листок, протянула мне:
— Я болела.
— Опять сработали несоргную пряжу! — Я разорвала акт: он уже потерял силу. — Пойду к твоему начальству, в систему у тебя вошло... По-твоему, техконтро-лер — лишняя единица в штате?
