Пускай!.. Лишь бы человеком стала...
— Как жизнь, бабоньки? — сказала, входя в красный уголок, Ольгуня. Под мышкой у нее газеты. — Все в порядке? Тогда посмотрим, что на белом свете делается.
На белом свете делались страшные дела. Женщины слушали Ольгуню, возмущались, горевали. Какая-то хунта, подлые генералы, расстреливают людей ни за что. Сколько жизней загублено! Люди боролись за свободу, за счастье, чтоб ни войн, ни насилий, а их под расстрел, под пытки. Страдают и дети, и старики. И воюет-то верхушка, сами в золотых бассейнах купаются, и все им мало. Рабочий люд страдает... А за что?!
Все эти слова вырывались у работниц как стон из груди.
Разошлись молча, без обычных шуток и подначек. Я подвинула ближе к себе счеты, раскрыла блокнот: надо подсчитать показатели приборов, но ничего не шло в голову. Почему страдающих ст войн, насилия, голода людей защищают только газетными статьями? Людей, желающих мира, гораздо больше, чем зарвавшихся вояк, все же знают, каким мукам подвергаются патриоты в тех странах, где произошел фашистский переворот. Почему же всем миром не остановить убийц? Остановить силой, а не дожидаться, пока у них заговорит совесть, пока общественное мнение испугает их.
А вдруг не испугает?
А кто вернет жизнь хорошим людям?..
Моя дверь резко распахнулась, и влетела Груша. Следом за ней вошел начальник нашего цеха. Из выкриков Груши я поняла, что она просит отпуск, а ей не дают.
— Да что я, по-вашему, отдыха не заслужила? — почти кричала женщина. — Ну-ка вспомните, я опаздывала когда на работу? Или прогуливала? Или норму не выполняла? А кто «стенновку» формирует? Заметки из души у каждого тянуть приходится. Читать все любят, а писать — пусть дядя пишет? А кто за «молнии» отвечает? Один художник все нервы тебе вымотает, надо срочно, а он тянет, я ему когда-нибудь морду набью, помянете мое слово! А вы отпуск ке даете!
— План-то выполнять надо,— устало отбивался начальник цеха: видно, разговор этот тянется не день и не два. Начальник цеха у нас мэлодой и настолько деликатный, что женщины отзываются о нем с сожалением: «Что это за мужчина, который кричать не умеет? Ему бы с бумагами заниматься, а не с нами, горластыми!»
— Выходит, это я на фабрике погоду делаю? — наступала Груша.
— Вы же знаете, цеху положено двадцать две мотальщицы, а вас всего восемь. Некому работать.
— Хорошо, хорошо. Тогда мы с другой стороны. Сашок, дай-ка мне пару листков бумаги, сейчас я два заявления накатаю: одно на отпуск, другое на увольнение по собственному желанию. Или — или.
Начальник цеха, покачав головой, вышел.
— Я у вас и дня не останусь! — крикнула ему вслед Груша. — Сейчас рабочие везде требуются. На каждом
углу объявления висят, приглашают, пожалуйста! Не я буду гоняться за вами, а вы за мной!
Когда Груша ушла, я подумала: как бы ей позавидовала любая женщина оттуда, с другой стороны, где войны и насилие. Ее беда показалась бы им детской забавой...
Груша вернулась примерно минут через сорок и молча положила передо мной записку: «Где обещанная заметка?»
Если Груша, член редколлегии стенной газеты, перешла на записки, значит, ее терпению настал конец. Сначала она просит написать, потом убеждает в необходимости заметок, потом обижается и переговоры ведет только посредством записок. Показывать молча записку она будет до тех пор, пока не добьется своего. И где бы ты ни был — за своим ли рабочим станком, или за столом, или у приборов, она подсовывала развернутую записку: «Где обещанная заметка?»
— Не успела,— извинилась я.
— Все вы не успеваете! Можно подумать, что никого, кроме меня, не интересует жизнь нашего коллектива. Ты же за качеством следишь, так-таки тебе нечего сказать?
На этот раз мне, видно, не отвертеться.
— Ты дай мне тему! — требовала Груша: ей, видно, хотелось с кем-то поговорить «на басах», такая потребность появлялась у нее довольно часто. — Подай мысль! Ну, шевели мозгами, Сашок, шевели!
Господи, как она со мной разговаривает!
— А если пот о чем,— неуверенно начала я. — Начальники цехов один на другого сваливают вину за брак, постоянно ищут виноватого...
— Иван кивает на Петра, а Петр кивает на Ивана? Так, что ли? — подхватила Груша.
— Что-то в этом роде.
Сделаем вот так. — Груша деловито сложила за-
писку (она ей еще пригодится), сунула в карман фартука.— Художник нарисует нам ткань, с такими, знаешь... Можно дырки, редины или полосы другого цвета. Вокруг этого куска надо как-то позаковыристей расставить начальников цехов: ткацкого, аппаратно-прядильного и аппретурно-красильного. Пусть каждый тычет пальцем друг в друга. Сверху напишем: «Иван кивает на Петра...», а внизу: «Вот так мы боремся с браком». Пойдет, Сашок?
— Пойдет.
— Вот видишь! А сколько времени ты из меня воду варила? Запиши все это и мне отдашь. Подведешь — сама знаешь как это. А то возьму про тебя напишу и еще карикатуру подстрою.
— Не подведу. Как у вас с отпуском?
— Как, как! Никак... Работаешь, работаешь как проклятый, а что взамен?
— Но отпустили же?
— Держи карман шире! Ничего, я в августе все равно удеру. Возьму больничный, а там посмотрим. Я свое не упущу... Слушай, Сашок, а давай-ка мы с тобой попируем сегодня? В кафе заглянем, кофейку с пирожными попьем, я трояк по лотерейному билету выиграла.
Я подумала и согласилась: спешить мне сегодня некуда и не к кому...
Папа наконец решился «законно оформить свою семейную жизнь с Ираидой и переехать к. ней на постоянное местожительство».
Сейчас дома у тети Иры пыль столбом. Затеяла капитальный ремонт. Невеста... А пока что она перебралась жить к нам. Живет с неделю, а распоряжается как у себя дома. Сколько наших вещей уже перекочевало в ее чемоданы! Берет и разрешения не спрашивает. Забрала кофейный сервиз (мама еще покупала), фарфоровый чайник, клетчатый шерстяной плед, прикроватный коврик.
— Тебе, Санюшка-голубушка, все равно новым обзаводиться надо будет. Выйдешь замуж, зачем тебе старье?
И еще она потребовала:
— Будем отдельно питаться. Мы с отцом, а ты сама по себе, тебе ж выгодней — у нас два рта. Но только отцу ничего не говори, слышишь? Нечего посвящать его в бабьи дела, сами разберемся.
Теперь в нашем холодильнике всегда стояло две бутылки молока, две кастрюльки с супом, два пакета масла. Это твое, это наше...
Тетя Ира никогда не перепутает, где чьи продукты, память у нее отличная. Зато на деньги появилась вдруг удивительная забывчивость.
«Санюшка-голубушка, подкинь мне, пожалуйста, пятерочку до папиной зарплаты».
Или:
«Ты в магазин? Захвати мне пачку маслица, сырку голландского граммов двести. Заодно картошки пакет. Деньги я потом...»
«Потом» не бывает.
И так: почти каждый день.
Отцу до нас нет никакого дела, внешне все спокойно — и ладно. Он и не подозревает, как мне плохо и одиноко в родном доме.
Но скоро мое одиночество кончится.
Мы с Ромкой поженимся. Я знаю, что он никогда не будет меня любить так, как Лилю. Знаю, что он вынужден на мне жениться. Вынужден! А я, зная это, принимаю такую жертву. Мне жалко Ромку. Но мне
