Или:
«А я печенье испекла. Из слоеного теста. Во рту тает. Для тебя, Санюшка-голубушка!»
Но сначала мне поручалось натереть мастикой полы, почистить кастрюли, сбегать в магазин за продуктами, отнести белье в прачечную или что-то погладить. Гладить я любила, мне нравилось, как под горячим утюгом преображалась мятая ткчнь.
Если надо было вымыть окна, тетя Ира говорила:
— Санюшка-голубушка, посмотри на окна! Будто грязной сеткой затянуло. Руки до всего не доходят. Может, ты поможешь? Давай так договоримся: ты моешь в комнате, я на кухне. Принимайся за дело, а я пока за тортиком сбегаю. За твоим любимым, с орешками. Справимся — и за чаек!..
Ходила она за тортом ровно столько, сколько требовалось мне времени, чтобы вымыть окно и в комнате и на кухне, да еще и кухонную дверь, застекленную до половины, прихватить.
— Ну и ловкая же ты, Санюшка-голубушка! — нахваливала тетя Ира. — Я повернуться не успела, а ты уже... Хорошая жена-хозяйка из тебя выйдет.
Вот так я и жила...
И росла.
А потом в моей жизни появился Ромка. И мне захотелось увидеть себя со стороны — можно меня полюбить или не за что?
Выяснила очень скоро: не за что. Длинная, угловатая, одета плохо. Почему раньше я не обращала на это никакого внимания? А как, оказывается, я хожу! Туфли стоптаны, и за километр слышно, что Саша Нилова идет, шаркает как древняя старуха. И как, должно быть, жалко я выглядела рядом с Лилей: она такая красивая, всегда нарядная, все на ней голубое, шелковое.
Лиля ходила в балетную школу, легко танцевала на пальчиках, ее номер был лучшим в концерте школьной самодеятельности.
В классе ее называли голубой принцессой. А она, когда сердилась, называла меня каланчой.
Зато когда Лиля у доски, отвечая урок, бормотала что-то невнятное — все забавлялись, не только я. Лицо ее приобретало глупое, кукольное выражение, бессмысленное какое-то. Но это было только у доски, а всегда Лиля была неподражаема. Не зря же Ромка влюбился в нее, был на побегушках.
Я не могла больше ходить в школу в чем придется. Попросила папу купить мне новое платье и туфли.
— Рано тебе еще хвостом вертеть! — заявила тетя Ира, а папа развел руками:
— Финансами я не командую, Саня, должна понимать.
Я стала стыдиться своего роста, начала сутулиться, подгибала ноги в коленях, чтобы не бросалась в глаза, часто просиживала перемены в классе.
И все же у меня было теперь солнце — Ромка, вокруг которого вращалась вселенная. Правда, самые яркие лучи это солнце направляло лишь в одну сторону, к Лиле.
Одно мне не нравилось в Ромке: его непостоянство в своих же решениях. Скажет: «Сегодня после уроков пойдем в лес, на воздухе побудем, листьев насобираем!»
Но стоило Лиле сказать: «Лучше в кино пойдем, зачем нам листья?» — как Ромка тут же забывал о лесе: «Конечно, в кино лучше!»
Перед хорошенькими девочками мальчишки чуть ли не наизнанку выворачиваются, заморыши первые места в спортивных состязаниях занимают, двоечники в отличники выбиваются. Какая другая сила заставила бы их из кожи вон лезть?
А мне хоть бы записку кто прислал. Записки, конечно, были, но совсем не те, каких хотелось:
«Нилова, дай контрольную перекатать!»
«Нилова, давай останемся после уроков — не понимаю я, как эти задачи решаются!»
«Саша, попросись срочно к доске, выруча-ай!»
В конце концов я сама решилась написать Ромке записку: «Одни слепы глазами, другие — сердцем...» Пускай задумается!
Он прочитал анонимное послание, повертел головой, стараясь определить, от кого оно (я исказила почерк), потом скатал записку в шарик и щелчком выстрелил мне в щеку.
Это была моя первая и последняя записка мальчишке.
А как я призывала в эти дни свою добрую фею! Большая уже была, а все продолжала придумывать всякое несбыточное: вот моя фея, перевоплотившись в директора школы, входит в наш класс.
«Саша Нилова здесь?» — спрашивает директор и направляется ко мне, пожимает руку.
Все удивлены: в чем дело?
Директор рассказывает, что я совершила какой-то подвиг, никто такого еще не совершал. Подвиг придумать я так и не могла: людей спасали при пожарах, вытаскивали из воды, все это уже было, часто в газетах писалось, мне надо было совершить необыкновенный подвиг. Например, изобрести летательный аппарат — сообщение между Землей и космическими кораблями, аппарат-курьер, небольшой, верткий, умный, надо отвезти космонавтам какие-то детали — пожалуйста, или письма, или секретное сообщение, в общем, я должна была изобрести такое, чего нельзя придумать.
«В центральной «Правде» об этом написано,— сообщает директор. — Спасибо тебе, Нилова, ты прославила нашу школу!»
Он подбрасывает газету, все тянутся к ней, стараясь поймать, но она никому в руки не дается, распрямляется во все свое поле, машет уголками и ковром-самолетом устремляется в открытое окно.
Все кричат, ликуют, а Ромка убивается: «Ну и дурак же я бестолковый! Где мои глаза были? На что мне сдалась эта голубая принцесса Лиля, если без Саши Ниловой мне не будет счастья? Я же люблю только ее! Но она теперь, конечно, не станет со мной разговаривать, такая знаменитость!»
Я торжествую: «Пострадай, пострадай немного».
Учительница, наш классный руководитель, руки ломает: «Ты уж извини меня, пожалуйста, Нилова, я была недостаточно внимательна к тебе. Как же это я проглядела твою работу? Надо было со мной посоветоваться или хотя бы довериться. Ты уж извини меня, Саша, что я плохой классный руководитель. Больше этого не повторится...»
Я добрею: «Важно то, что вы поняли все. Прощаю
вас!»
— Нилова, к доске! — слышу я голос учительницы.
И еще хихиканье слышу.
И так мне хочется плакать, что я долго и больно тру глаза.
Училась я хорошо, но никак не могла отучиться опаздывать на уроки. То у меня вдруг развяжется шнурок на ботинке, то вывалится из старенького портфеля сверток с завтраком — запихивать его в портфель приходится уже в классе. А когда однажды я пришла вовремя, оказалось, что наши часы ушли иа двадцать минут вперед. Лиля назвала меня растрепой.
Но я до сих пор помню удивившие меня тогда слова учительницы русского языка и литературы, сказанные Лиле: «Если тебе захочется осудить кого-то, вспомни, что не все люди обладают такими преимуществами, которыми обладаешь ты...»
Я посчитала себя вечным должником перед этой учительницей, я готова была служить ей, а если надо, и пожертвовать жизнью ради ее счастья. Решила стать учительницей. Как она... Я жила тогда как собачонка, которая ловит добрый человеческий взгляд и готова платить за этот взгляд вечной преданностью.
А как я была признательна Ромке за частые приглашения на молчаливые прогулки! Этими прогулками я только и жила.
Но все оборвалось мгновенно и горько. Случилось это в выпускной вечер. Я так ждала этого вечера! Тетя Ира сшила мне белое платье, купила красивые туфельки.
— Какая ты, Санюшка-голубушка, сегодня непривычная!— восхищалась она. — Глазенки так и сверкают, так и сверкают, ишь ты! А ножки-то, ножки, гляди, отец, какие у нее красивые ножки! Какая ты, однако, у нас...
Я таяла от этих слов, как масло на горячей сковородке.
Лиле для выпускного вечера сшили белое платье на голубом чехле с низким вырезом на груди. Мне все казалось, что, если Лиля опустит руки или вздохнет поглубже, платье сползет с нее. И все же я, не
