раздумывая, отпорола воротник у своего платья, сделала вырез пониже.
Тетя Ира рассвирепела:
— Мало, что платье испортила, так еще свои мосо-лыжины напоказ выставила! Мясом сначала надо обрасти.
Я не обиделась, меня даже неожиданный дождь не расстроил и даже заляпанные грязью новые туфельки — я их вытерла носовым платком, не бумагой же вытирать, поцарапать можно! А потом не знала, куда девать запачканный платок, так и носила в кулаке, пока не догадалась спрятать в свою парту после выстираю, выбрасывать боялась, тетя Ира спросит, платочек новый.
Нам вручали аттестаты зрелости.
Когда я протянула руку за своим аттестатом, вдруг заплакала. Никто не плакал, а я... Директор положил руку на мое плечо, легонько пожал, но не сказал ни слова. Не знаю, что со мной делалось. Ведь я была так счастлива! Я плачу почему-то, когда смотрю по телевидению военные парады на Красной площади и когда слышу Гимн Советского Союза на каком-то торжестве. Отчего бы, спрашивается, туг плакать? Мне хорошо, в душе радуюсь, а слезы сами по себе...
Лиля упрекнула меня после:
— Чего ты разревелась? Стыдно за тебя. Все же ты чокнутая, Сашка, честное слово, чокнутая!
Ромка пригласил меня на вальс. Не Лилю, а меня. Вижу, склонился перед дамой, как положено, ждет, а мне не верится, на Лилю смотрю: не разыгрывают ли они меня?
Ромка смеется:
— Чего ты ждешь, Саша? А возможно, кого?
Это был мой первый танец с мальчиком. Сначала я сбивалась с такта, стеснялась положить Ромке руку на плечо, дотронуться до него, но, когда осмелела, перестала ощущать пол под ногами.
Потом он танцевал с Лилей, но недолго; нас ждал сюрприз: Ромкин дядя дал ему денег и посоветовал пригласить девочек в ресторан, отметить знаменательную дату.
Сколько радостей ждало меня в тот вечер! Весь путь от школы до ресторана я чувствовала на своих губах глупую счастливую улыбку, которую скрыть была не в состоянии.
— А потом мы будем гулять по ночным улицам до утра, да? — не один раз спрашивала я своих друзей.— Как все. Так ведь полагается, другого выпускного вечера не будет!
— Будем гулять, будем! — соглашался Ромка. — Раз так полагается...
Я еще никогда не была в ресторане, и надо представить, с каким трепетом вошла в вестибюль с зеркальными стенами, отражающими свет хрустальных люстр, с множеством декоративных растений в спрятанных листвой кадках, с важным блистательным швейцаром, как бы сошедшим со старинной картины, с вытянутой, вероятно, для приветствия рукой ладонью вверх. Но когда Ромка положил что-то на эту ладонь, пальцы сжались как лепестки какого-то редкостного цветка.
Звуки танцевальной музыки и разноголосого говора, достаточно громкого и в то же время интимного, как бы подхватили нас и понесли наверх по широкой лестнице с мраморными ступеньками, застланными широкой ковровой дорожкой красного цвета.
В зале с пустой серединой и густо столпившимися у стен сплошь занятыми столиками клубился табачный дым. Голубые струйки тянулись к полукруглому своду с плавающими там розовыми амурчиками.
Музыканты старались вовсю, словно им было строго-настрого приказано оглушить публику. Особенно выходил из себя ударник. Он сидел на возвышении, и казалось, что бил не только палочками по барабану, но и по воздуху — головой, плечами, разлетающимися волосами.
Ромке удалось разыскать места в углу за колонной. Там сидели двое: он и она.
На Ромкин вопрос: «Не помешаем?» — парень, не поднимая головы, сказал:
— Вы думаете, нам может что-то помешать?
— Тогда порядок! — обрадовался Ромка. Он притащил пятый стул. — Девушки, устраивайтесь!
Девушки... Еще вчера нас называли девочками. Взрослость пришла так мгновенно? Мы так и вошли в зал с аттестатами в руках: некуда было их спрятать, а доверить никому не могли. Лиля скатала трубочкой три аттестата вместе и вручила мне:
— Держи! Смотри не потеряй!
Я с этой драгоценной трубочкой так и не расставалась, домой ее принесла...
Не успели мы присесть к столу, как Ромка, улыбаясь сомкнутыми губами, пригласил Лилю танцевать. Я еще не успела привыкнуть к обстановке, не успела успокоиться — так волновалась. Пришлось сделать вид, будто изучаю меню — официант как раз положил передо мной карточку. Но я не отыскивала в этой карточке каких-то блюд — украдкой поглядывала за своими танцующими друзьями. Стройная, в нежно-голубом платье (на резком переходе от талии к бедрам лежала загорелая Ромкина рука), с распущенными светлыми волосами, с голубым бантом на макушке, Лиля порхала по залу как стрекоза. Ею любовались, в ее сторону поворачивались головы, а она загадочно улыбалась.
Какое это счастье быть красивой, думала я. Говорят, что в человеке главное — душа. Неправда! Кто любуется душой? Ею только пользуются в трудную минуту, она зарабатывает благодарность, а не любовь. Если влюбленный уродец бросит кому-то под ноги свое прекрасное сердце, его не поднимут, в лучшем случае обойдут, чтобы не наступить.
Я любовалась Лилей. Я любила ее. Пусть они с Ромкой будут счастливы. Они никогда не узнают о моей любви к Ромке. Мы всю жизнь будем дружить втроем. Хорошо, что у меня есть такие друзья. Я притягивала в свою голову эти мысли, как притягивают к столбику лошадь, которой хочется побегать еще на воле...
Вернулись Ромка и Лиля раскрасневшиеся. Лиля обмахивалась платочком, как веером. Ромка заказал цыплят табака и кофе с пирожными.
Ромка склонился над Лилей и начал скороговоркой читать:
— Печальный чибис часами чистит чубчик кучерявый.
— Зачем так часто?
— Чуть чихнул — запачкал.
— Нельзя ли чепчик чибису на чубчик? Чистый чепчик— очей очарованье...
— Идем танцевать! — приказала Лиля. — Хватит тебе чирикать.
Ромка вскочил. Он даже на спокойный Лилин голос откликался как на окрик, всем своим.видом выражая готовность сделать все, что ему будет велено. Зачем он так, раздумывала я. Он, вероятно, не понимал, что унижается, и может так и не понять, если я захочу сказать ему об этом. Обидится. Как мне его жалко! Конечно, можно понять — любовь. И все же...
Мне так хотелось потанцевать с Ромкой. Хоть бы один разочек, как в школе.
Настроение мое все падало и падало. Соседи по столику не обращали внимания ни на кого. Хоть это утешало. Они чаще всего смотрели друг другу в глаза, потом молодой человек наклонялся и целовал девушке руку. А мне так одиноко! И стыдно к тому же. Только одна я была здесь какой-то неприкаянной. Разве Ромка не может и со мной танцевать? Раз пригласил.,. Кто знает, когда мы теперь встретимся и встретимся ли вообще. Он скоро уйдет в армию, возможно, захочет остаться на сверхсрочной службе, позовет Лилю к себе... Разве ему трудно уделить мне хоть чуточку внимания? На прощанье...
«Ромка, пригласи меня, пожалуйста, на танец. Хоть на один! — мысленно умоляла я. — Вспомни, я была тебе нужна для молчаливых прогулок. Хотелось мне, не хотелось, я шла, потому что это нужно было тебе. А теперь ты мне нужен. Неужели не можешь понять, что мне стыдно сидеть такой забытой?!»
Где ты, моя прекрасная фея? Взяла бы и пришла, незаметная, взмахнула волшебной палочкой и превратила бы меня в чудо-девицу, и поплыла бы я в круг лебедушкой. Лиля и Ромка пускай бы рты разинули. А ко мне подходят со всех сторон: «Разрешите пригласить вас на танец!» Но я вижу только Ромку, взглядом зову его: «Не бойся! Я не такая жестокая, как ты, подходи смелее, не бойся меня!»
— Ты чего сегодня такая? — слышу я Ромкин голос.— Раскисла совсем. Пойдем-ка!
Он потянул меня за руку, не спросил даже согласия.
Мы танцевали. Ромка то и дело поглядывал на сидящую за нашим столиком Лилю, боялся, вероятно, что ее пригласят другие. На меня он так и не взглянул ни разу.
Когда мы вернулись к столику, я напомнила:
— Мы хотели побродить по улицам. Наши все там... Весь класс. Все выпускники. И не только наши...
