— Верно! Сейчас пойдем,— согласился Ромка. — Что нам здесь еще делать, посидели, потанцевали, и хватит.
— Никуда мы не пойдем! — возразила Лиля. — Здесь музыка, так весело, красиво, а там что? Серая ночная улица...
Ромка кивнул:
— И верно: серая ночная улица. Что мы, не видели ее? С какой стати болтаться ночью? Закажем еще мороженое и кофе.
— Ты только что говорил совсем другое,— возмутилась я.
Ромка покраснел, трусливо глянул на Лилю и поднял к лицу правую руку: признал себя виноватым. Я должна была ответить таким же жестом, это означало: «Извинение принимается».
Я не поднесла к лицу руку.
— Смотри ты на нее! — возмутилась Лиля. — Ее в ресторан пригласили, угощаюг, а она... Не обращай на нее внимания, Ромка, пошли танцевать, слышишь?
Я выбралась из-за стола, пошла к выходу.
— Саша, ты куда? — погнался за мной Ромкин голос. — Вернись!
— Идем танцевать! — настаивала Лиля.
Внизу, возле вежливого швейцара, я постояла минут тридцать.
А в нашем дворе у дога, пристанища моей скорби, я поплакала досыта и пошла домой.
За праздничным столом (здесь был. и «Подарочный» торт, и призывно раскрытая керобка шоколадных конфет) меня ждали папа и тетя Ира. Они подарили мне наручные часы с гравировкой: «Саше в день окончания десятилетки» — и угощали как самую дорогую гостью.
— Ну а дальше, Саня, что думаешь делать? — поинтересовался отец после того, как тетя Ира несколько раз подтолкнула его локтем.
— Дальше? Буду поступать в педагогический...
— Правильно! — одобрила тетя Ира. — Никто тебя, Санюшка-голубушка, от учебы отговаривать не станет. Теперь все хотят учеными быть. И ты работай и учись, тебе ж так лучше: обременят?, никого не будешь, своя копейка всегда в кармане, в чужой рот заглядывать не надо. Тебе вот что надо сделать: иди к отцу на фабрику, а с учебой поразмыслишь, когда и где.
— Пойдешь, Саня, а? —заискивающе произнес отец. — Вместе будем... Но тп сама решай, ты уже не маленькая, школу кончила. Хочешь в институт — иди, пожалуйста, разве мы с Ираидой тебя не вытянем? Иди в дневной, если хочешь...
— Кто тебе сказал, что она хочет на дневной? — перебила тетя Ира, а ее красные выпуклые губы надулись еще больше. — Санюшка-голубушка, что он такое буро-вит? Скажи ему... Ты ж хочешь с отцом рядом работать, вместе, скажи! Пойдешь на фабрику?
Отец жалко съежился.
— Пойду,— сказала я.
Шум станков в ткацком цехе — как шум водопада: собственного голоса не слышишь. Поэтому ткачихи по привычке кричат не только в цехе. Не переговариваются, а перекрикиваются.
Сегодня они щеголяют в новой спецобуви — что-то матерчатое с открытым носком и пяткой, но с высокой шнуровкой. Ноге удобно и не жарко, вот что главное.
Обвожу взглядом цех — не зовет ли меня кто? Стоит мне появиться на пятом этаже, как тут же сыплются жалобы на прядильщиков. Или со станками что-нибудь неладно: «Позови-ка, Саша, мастера!»
Сегодня во мне пока что не нуждаются.
Все работают спокойно, сосредоточенно.
Я знаю здесь всех, давно знаю. Отец приводил меня сюда еще маленькую.
Большинство фабричных женщин одиноки, многие потеряли мужей и женихов на войне, у многих просто не сложилась личная жизнь, не повезло. Но дети есть почти у всех.
Многие до сих пор живут в общежитии, привыкли жить стайкой, боятся одиночества. Даже пенсионерки. Они чаще всего возвращаются в цехи.
Праздники отмечают вместе, к ним готовятся долго и тщательно. Вместе веселятся, вместе плачут, а то и разругаются до слез, до хрипоты. Но никогда не забудут поздравить подругу с днем рождения или какой- то знаменательной датой, преподнесут хороший подарок. Деньги для этого собираются по кругу, кто сколько может, дают их охотно, зная, что настанет и твой черед и для тебя будут собирать, шушукаться, выяснять за твоей спиной, в чем нуждаешься и что давно хотелось купить, да не было возможности. И тебя порадуют, и сами будут радоваться от души.
Я бы сказала, что наши фабричные женщины относятся друг к другу как сестры.
А какой в нашем цехе подобрался хор! Особенно тепло и задушевно исполняются русские народные песни. Больше всего мне нравится, как поют «Реченьку», слушала бы ее и слушала.
Обычно начинает одна, тихо и трепетно:
Реченька быстрая,
Камешки белые,
Чистая, чистая,
Смелая, смелая.
Потом подхватывает хор:
Ты не боишься Дороги извилистой,
Смело бросаешь Ты берег свой илистый.
И снова одна:
Рвешься все дальше Сквозь землю родимую,
Ищешь дороженьку Необходимую.
И снова хор:
То луговиной,
То прямо по полюшку Рвешься ты к Черному Теплому морюшку.
Не испугают Тебя ожидания,
Веришь ты в счастье,
В большое свидание!
Первое время меня удивляли слезы на глазах у поющих, но потом, когда и я присоединилась к хору, и у меня влажнели глаза, появлялась какая-то необъяснимо сладкая грусть...
Ткачихи ходят между станками, внимательно просматривают полотно, следят, правильно ли заведены нити. Обрывов за смену много, и главная задача — быстро отыскать среди более двухсот тысяч нитей оборванную, связать и пустить станок. У нас никто быстрее Оль-гупи не справляется с оборванной нитью. Хорошо отработанным приемом она так ловко свяжет ее, что даже опытный глаз не найдет на ткани место былого обрыва.
Ольгуня первая открыла и передала подругам свой опыт: если связанную основную нить натянуть чуть потуже обычного, будет меньше затяжек, а отсюда реже останавливаться станок.
Я вижу склонившуюся над станком, как над детской кроваткой, Валерию Ивановну, нашего бессменного и, как шутя ее называют, заслуженного страхделегата. Она с готовностью ездит к больным на дом и в больницу, что-то покупает, передает, бегает в аптеку за лекарствами, возится с чужими кастрюлями у чужой плиты, но взамен требует и к себе внимания: надо было терпеливо выслушать ее рассказ о сыне, «таком добром, ласковом, умном мальчике!».
Сейчас сын служит в армии. Письма его знает вся фабрика. Валерия Ивановна читает их каждому. Ее понимают...
А вон у мотального станка иеребирает нити, как арфистка струны, Груша — бывшая любовница моего отца. Мы с ней каждый день встречаемся на работе. Улыбаюсь ей, отвечаю на какие-то ее вопросы, обедаем вместе, а видится она мне разгульной и жестокой: не могу забыть котенка.
Увидела она меня первый раз в цехе, чуть ли не на шею бросилась:
— Глядите, кто к нам пришел! Уж как я тебе, Сашок, рада!
С каким удовольствием я оттолкнула бы ее!
