была высока ростом.
— Валентина, поимей совесть, выброси свои ходули! — просил он. — Хочется тебе, чтоб муж рядом бобиком скакал? Унизить мужа хочешь, угадал, Валентина, скажи?
Мама смеялась:
— Твои глупые слова, Сергей, совестно слушать, хоть уши затыкай. Не могу без каблуков, все равно что босая, будто не идешь, а шлепаешь по земле. Не могу, и все.
— Упрямый ты человек, Валентина, скажи спасибо, что тебе муж покладистый достался, другой бы спуску не дал: ходули в печку сунул да еще по столу хвать кулаком — уважай мужа!
— Отстань, Сергей, поговорили, и ладно, все равно каждый при своем интересе останется.
Так оно и было.
Что отец любил маму, я не сомневалась.
А потом... Мама умерла. Тогда мне было семь лет.
Отец с горя запьянствовал. К нему стала приходить «подруга жизни» — веселая полная женщина по имени Груша, которую отец называл Фруктом,— они работали на одной фабрике.
— Что-то выпить охота, в горле зудит,— говорил отец, лукаво поглядывая на женщину. — Может, ты, Фрукт, составишь компанию?
Груша хохотала:
— От всего могу отказаться, но от выпивки?..
Груша приходила часто. Со мной она явно заигрывала:
— Сашок, а я селедочки купила, давай вместе картошку почистим, пир устроим!
Отец, довольный, поглядывал на водку, которую принесла эта женщина, потирал ладони:
— Гляди ты, родимую приволокла! Есть же на свете сознательный женский пол! Из миллиона десятка не наскребешь, а все ж есть. Сейчас мы с тобой, Фрукт, причастимся с особым удовольствием! Жалко, что дочка мала, и она бы составила нам компанию.
Фрукт лукаво подмигнула отцу:
— Ой, совсем забыла! И для нее есть коньячок в десять звездочек! — Она поставила на стол бутылку лимонада.
Мне все было противно: и Груша, и ее сладенький голос, и лимонад. И жалко маму. Здесь все мамино, все сделано ее руками, куплено ею, а эта... пользуется папиным горем. Спаивает его.
Я не могла с ними оставаться и уходила на улицу. Меня не удерживали.
Слоняться поздним вечером по двору было страшно, и я пряталась за дот, садилась под стеной, подтягивала колени до самого носа и думала о доброй фее, которая обязательно придет ко мне, взмахнет рукой и скажет: «Не надо плакать, Саша, присмотрись-ка получше к себе: ты же не такая, какой себе кажешься! Встань и посмотри!»
Я встаю, оглядызаю себя и замираю от восторга: я большая, сильная, а одета как! Платье из серебристой парчи, волосы длинные, золотистые, на лбу диадема. Ну принцесса и только. «А теперь идем к тебе!» — зовет фея. Мы летим с ней в нашу квартиру, выгоняем Грушу, а папу предупреждаем: «Еще раз повторится такое, чтоб ребенок на улице мерзнул, чтобы страдал без мамы, пеняй на себя!»
Отец бухается на колени, просит прощения: «Хрястни меня по морде, Саня, хрястни разок, и чтобы я еще когда пригласил к нам Фрукта, боже упаси!»
Фея говорит: «Драться стыдно. А ты, Саша, если я тебе понадоблюсь когда, хлопни три раза в ладошки, и я приду. Ничего теперь не бойся!»
Я ждала фею каждый день, но вместо нее приходила Груша.
Им каждый раз не хватало того, что приносила Груша, и за добавкой посылали меня: «На сдачу купишь себе конфет».
Мне не надо было конфет, ничего мне не надо, только бы не ходить за водкой, покупать ее было стыдно до слез, и я всегда просила кого-нибудь: «Пожалуйста, на компрессы надо...» Один раз мне не отдали ни денег, ни водки. Парень, за которым я было погналась, крикнул на всю улицу: «Ты чего ко мне пристала, посмотрите на нее — попрошайка, денег просит!»
Я прибежала домой.
Отец рассердился:
— В кого ты уродилась такая тюха?
Фрукт, вздыхая, полезла в свой кошелек:
— Хорошо, что у меня заначка оказалась. Вишь, пригодилась! Но не будь такой разиней, Сашок! Чтоб водку из рук выпустить? Как же ты собираешься дальше жить? Иди-ка по-быстрому!
И я шла...
Но однажды случилось такое!..
Я подобрала котенка, худющего, замызганного, но, видно, беленького. Фрукт подняла котенка за шкурку, как тряпку, и бросила на пол. Котенок, поджав хвост, спрятался под батарею.
— Ему больно! — сказала я.
— Где ты подобрала его? — закричала Груша. — Из какого мусорного ящика вытащила?
— Под нашей лестницей,— доверчиво призналась я. — Он плакал... Мы его откормим, вымоем, он станет беленьким!
— Отмоем,—согласилась Груша. — Тащи тазик!
Я достала из-под ванны эмалированный таз, поставила его в кухне на пол, налила из чайника теплой воды, принесла мыло и свою мочалку.
Фрукт вытряхнула морковку из холщового мешочка прямо на подоконник и сказала:
— Я сама его выкупаю, а ты садись за уроки. То жалуешься, что заниматься некогда, а то за стол тебя не засадишь!
Она взяла меня за плечи и выпроводила из кухни.
Я не могла долго усидеть за книгой: не терпелось посмотреть на белого котенка. Он как кролик. Только у кролика глаза красные, а у моего котенка зеленые.
В дверях кухни мы столкнулись с Фруктом. Она поспешно что-то спрятала у себя за спиной, приговаривая:
— Всякую погань в дом тащишь, нельзя так! Сейчас я это... выброшу в мусорник и расскажу тебе один случай с кошкой, из-за нее девочка вся лишаями покрылась. Сейчас расскажу, вот только вернусь...
Морковь все еще лежала на подоконнике. Я поняла, что котенка я больше никогда не увижу.
Я закрыла за ней двери на ключ и на цепочку. Груша стучалась долго, сначала упрашивала открыть, потом ругалась. Л я плакала до тех пор, пока не пришел с работы папа.
— Или прогони своего Фрукта, или отдай меня в детский дом! — сказала я. — В детском доме мне лучше будет. Отвези меня туда, Если бы мама была жива, разве?..
— Что ты придумала, Саня? — испугался отец. — Какой там детский дом? Да нам с тобой никакие Фрукты не нужны. И плакать больше не надо... Вдвоем будем...
Но жили вдпоем мы недолго.
Груша исчезла, пришла Ира — маленькая худая женщина с большими яркими губами, отчего казалось, будто она постоянно сердится, губы дует. Тетя Ира хотела пополнеть: она и ела много, и все мучное да сладкое, но в весе не прибавляла. Это ее огорчало, а отца забавляло: «Но в коня корм!» Зато тетя Ира не пила водку и отцу не позволяла. Как мама... И никогда не оставалась у нас надолго, как тетя Груша.
У нас была отдельная однокомнатная квартира. Я спала на кожаном черном диване с глубокой вмятиной на середине. Спать было неудобно — проваливаешься, как в яму, и холодно. При маме у меня была своя кровать, но тетя Ира посоветовала отцу заменить ее чем-то более современным, к тому же в девятнадцатиметровой комнате две кровати — это много. Отец послушался. Черный кожаный диван он подобрал у нас во дворе: кто-то избавился от него.
И у тети Иры была отдельная однокомнатная квартира, очень чистенькая, пахнущая ванилином и какая-то ситцевая: желтые обои в мелких красных цветах, почти такого же цвета портьеры и покрывало на кровати. Тетя Ира работала кассиршей в булочной. Меня она как назвала первый раз Санюшкой- голубушкой, так называет и до сих пор.
«Санюшка-голубушка, поехали ко мне чай с тортиком пить? Специально для тебя купила, ты ж любишь с орешками?»
