У М?НЯ.,.
На крыше небольшого, побеленного известью дома, выглядывающего из-за густой зелени, торчала высокая антенна, большая и неуклюжая, похожая на наспех сбитый деревянный крест.
— Сынок смастерил,— пояснила бабушка.— Давненько... А телевизор купить так и не собрался... Мать небось жалеет, что переехала в город?
Клавочка приостановилась:
— С какой стати ей жалеть? У вас только летом и хорошо. А то грязища, до колен увязнешь.
Бабушка тихонько засмеялась:
— Так ведь грязь-то наша, не чужая!
Она толкнула калитку, пригласила:
— Входите, пожалуйста, мы дома!
Ко мне, гремя тонкой цепью, подскочила рыжая собачонка с хвостом-веером.
Я отпрянул, бабушка успокоила:
— Не бойся! Рыжик, ты чего это пугаешь нас? — Она склонилась, погладила собаку.— Хороший ты мой песик, соскучился, да? Один весь день... Приходится привязывать. Отпустишь — он как шальной по чужим огородам носится, неприятностей от соседей не оберешься. Жалко на привязи держать, так сам виноват*, шустрый больно. Рыжик! — Она снова погладила собаку,— Хороший ты мой!..
I) уютном дворике много цветов. А георгины величи-ш>/1 с доброе блюдце.
— Да, цветник у вас,—сказал я с уважением.
— Л как же без цветов? Это я люблю.— Бабушка подсунула под красный георгин растопыренные пальцы, ей, индно, хотелось подержать этот цветок. — Как они без меня останутся? Уход нужен с сердцем... Полить вопрем и, бурьян выдернуть, чтоб не забивал... Живые цель они, любовь к себе должны чувствовать. Как чело-иск...
Я поставил коляску возле стола, вкопанного в землю под акацией. Три скамьи, окружавшие стол, тоже вкопаны и выкрашены п темно-голубой цвет, недавно выкрашены, »то ааметно. Дворик вацемеитирован, чисто подметен, собачья будка — маленький домик под черепичной крышей, с круглой дырой-входом, как у скворечни. Но всем чувствуется заботливая хозяйская рука.
— Сколько вам лет, бабушка? — спросил я, понимая, что мой вопрос сейчас как бы и ни к чему, неуместен.
~ Семьдесят третий пошел. С рождения Христова. Сгири...
— - Л кто вам помогает хозяйничать?
— Никто. Сама управляюсь, в шею никто не гонит, сколько осп. силы, столько и... Помаленьку, потихоньку, оно скучать некогда.
И снял с коляски чемоданы, бабушка приподняла один и:< них и тут же, покачав головой, опустила.
— - Камней, что ли, натолкали туда?
> - Это мое,— сказала Клавочка.
-- Ну да, не тебе таскать, так чего ж? —Я не по
пил, упрекает она внучку или одобряет.— Празднуй, пони молодая... Пойдемте, покажу, где спать будете.
Оми пошла в дом, оставив шлепанцы у порога. Кла-мочки поискала глазами, во что бы переобуться,— ниче-
го не попалось, пошаркала босоножками о половик, брошенный у порога, сказала сердито: «Что, мне потом с грязными ступнями в новые босоножки лезть?»—и вошла обутая.
Я с удовольствием снял туфли, пусть хоть здесь ноги отдохнут от обувных тисков.
В прихожей широкая плита, застланная газетой, на ней ведро под фанеркой, на фанерке эмалированная кружка. На узком топчане подушка с вмятиной от головы: видно, бабушка перед тем, как идти на вокзал, отдыхала. У окна — швейная машинка с накинутой на нее вышитой салфеткой. Никаких следов подготовки к отъезду, а ведь дом уже продан, новая хозяйка согласилась подождать из-за нас, бабушка ее попросила. Да и старушке трудно отрываться от всего этого: здесь родился ее муж, ее сын — Клавочкин отец. И Клавочка.
Половину квадратной, свежепобеленной комнаты — здесь все еще попахивает известью — занимала широкая кровать с горой подушек по углам, с куклой в черной копешке волос на голове.
— Клаша, вспоминаешь? Ты с этой куклой спала, ни за что не уснешь, пока не дашь тебе эту куклу. А потом ты ей голову оторвала и зыбросила. Я починила, и вот уж сколько лет она со мной...
— Господи, у меня столько этих кукол было! Надоедали быстро,
—- Потому и надоедали, что много. А у меня хоть бы одна настоящая... Из тряпочек сама шила; глаза и брови черными нитками выводила, а губы красными...
Клавочка ткнула кулаком постель.
— Мы здесь спать будем?
— Тут... А теперь идите под душ, свой у меня душ, сосед за пятерку соорудил, благодать!
Она подала Клавочке старое вафельное полотенце, а мне новое, махровое, магазинная этикетка еще не оторвана, может, для меня специально его купили.
Но помню, чтоб я когда с таким удовольствием стоил мод душем. Это была фанерная кабина с неплотно прикрытой дверцей, приткнувшаяся к стене сарая. Под ноыми лежала выскобленная добела деревянная решетки.
Пеликан сила душ! Усталость как рукой сняло. В руднику лезть не хотелось, и я вышел в одних трусах, ос глил ии на горячем бетоне следы босых ног. Напился прямо у колонки, подставив под кран ладонь. Водица — нектлр! Хорошо! Смахнул с подбородка капли и усел-i и к столу под акацией.
- Плшпштс, бабушка, что я так... Раздетый.
* А ничего! Тут свои, а с улицы не видно, отдыхай.
Вот где по-настоящему можно отдохнуть, думал я. РеГигг flu miiiiiix сюда! Пепора бы с сестренками. Хогь мл неделю... Как там у Родионыча с этим папимаминым Гошкой? Нели оп пожалуется родителям, может разра-шм.сн всемирный скандал. Обошлось бы все благополучно! Не знаю, я бы тоже, будь на месте Родионыча, иг удержался тогда.
Гошка ни с того ни с сего вдруг скверно выразился. Родионыч сделал ему замечание. Гошка вызывающе по-1мо|>1!л свое ругательство. Родионыч снова по доброму, А н;| Гошку булто нашло что, он, как петух на рас-снеге, трижды прокукарекал такое... Тут Родионыч и со-риллеи...
Чем это кончится?
Могут ведь за хулиганство посадить на пятнадцать су I о к. А если по справедливости, так судить надо Гошку, иыпудил, паразит, на такое... Мне бы повременить с оI пуском, вдруг и мой голос пригодился бы Родиону?
I.ik недь сволочная формула сделала свое дело: «Сна-чллл и, остальное приложится». Подождать с отпуском можно было бы, за шиворот не капало. Но что теперь of) >гом?
Пока Клавочка плескалась под душем, бабушка принесла помидоры и огурцы прямо с грядок, а пахнут- то как!
Да, трудно будет бабушке привыкать к городской жизни, там ей чаще всего придется сидеть взаперти,— завидовать нечему. А цветы только в банке или в вазе. Может, вернее было бы не трогать человека с насиженного места, пускай бы жила здесь, приезжать бы на лето, помогать. Она ж неохотно согласилась продать дом. Уговорили с трудом! Пообещали райскую жизнь под сыновним крылом.
Бабушка нарезала овощи, посыпала их петрушкой, залила подсолнечным — тоже пахучим! — маслом. Я сглотнул слюну: солнце уже в зените, а мы с Клавочкой как выпили в поезде по стакану чаю с плавленым сырком — один на двоих, так до сих пор во рту ничего и не было.
Появилась Клавочка в купальнике и тоже босая, забыла о том, что ступни испачкает. Совсем она у меня беленькая, столько солнца, а она еще и не попользовалась им. Ничего, здесь наверстаем!
