— Разбуди… как его зовут? ну, что спит на лестнице… собака кидается на меня!
— Его таперича не разбудишь!
— Отчего?
— Коли он захрапел, так ничем, кроме холодной воды! Уж его так завсегда хозяин будит.
— Ну облей его водой.
— Как же-с, я боюсь!
— Кто же мне даст самовар?
— Да я подам.
— Где тебе! ты и без воды-то его едва принес. Нет, лучше я положу в чайник чаю, а ты и налей там кипятку.
Мошка подставил стул к шкапу, достал с полки чайник с отбитым и почерневшим носком. Засаленный шнурок придерживал крышку его.
— Ты вымой его сперва, — сказала путешественница и прибавила: — Да как тебя зовут?
— Мирон!
— Отчего же тебя называют Мошкой?
— Знать, так им хочется!
— Есть у тебя мать, отец?
— Нет, мать давно-давно умерла, а батька убился зимой.
— Как?
— Он был ямщик: ну и убился.
— Где же ты живешь?
— А вон там.
И мальчик указал на крытый двор.
— И зимой? разве тебе не холодно? — с ужасом спросила путешественница.
— Иной раз так ночью прикрутит, что плачу, плачу… А сливочек достать? — спросил Мирон и потянулся на вторую полку.
— Отчего же тебя не пускают спать, где тепло?
— А как же — я должен будить Флегонта Саввича: кто приедет аль почта! — не без гордости отвечал Мирон.
Мальчик был так услужлив, что даже где-то достал путешественнице свежих яиц и черного мягкого хлеба, за что получил очень хорошее награждение. К ужасу своему путешественница узнала от Мирона, что не ранее завтрашнего дня ей дадут лошадей.
Часа через три сонный парень втащил самовар в комнату путешественницы, которая не могла не улыбнуться его удивленному лицу, когда он узнал, что она уже давно напилась чаю. Путешественница хотела было прилечь отдохнуть на диване, но парень сказал ей:
— Уж вы не извольте на нем ложиться — никак!
— А что?
— Да один приезжий чуть в окно не выскочил: так его закусали!
Путешественница с ужасом соскочила с дивана и села у окна.
Наблюдая за всем, что делается на улице, она убедилась, что действительно не для кого готовить кушать в трактире. Проезжающих совсем не было. Парень и Флегонт Саввич валялись на окнах, лениво перебрасываясь словами; драка петухов занимала их, словно какое-нибудь необыкновенное представление.
Путешественница принимала все меры к сокращению времени: работала, читала, пробовала дремать, и очень обрадовалась, когда солнце село и стало смеркаться. Она послала спросить о лошадях у Флегонта Саввича и получила ответ, что, «как будут лошади, сейчас заложат». И, покорясь своей участи, она решилась провести ночь в комнате, откуда кто-то покушался выброситься через окно. Страшный стук телеги, крики, плач Мирона заставили ее выглянуть из окна. Она увидела приезжего господина, в усах, в серой шинели, в фуражке набекрень: он страшно кричал, наступая на Мошку:
— Так нет лошадей? нет? А куда же они девались?
Путешественница крикнула:
— Флегонт Саввич! — и голос у ней замер от взгляда, брошенного на нее приезжим. Он расшаркнулся и, приподняв фуражку, сказал:
— Коман ву порте ву?
Путешественница пугливо заперла окно. Через минуту она услышала страшный шум в соседней комнате и умоляющий голос парня:
— Да нельзя-с, ей-богу, нельзя-с: занята-с.
— Пошел дурак! пошел! — кричал приезжий.
И дверь раскрылась настежь: сначала влетел в нее сонный парень, а потом бойко вошел усач; расшаркавшись, он сказал путешественнице:
— Экскюзе пур деранже! — и, крутя усы, пошатываясь и улыбаясь, он глядел на путешественницу, которая, вся вспыхнув, сердито сказала:
— Эта комната занята!
— Я не буду, сударыня, вас беспокоить. Эй, вина! да смотри, хорошего! — крикнул усач, усаживаясь на диван и набивая себе трубку из кисета, висевшего на пуговице его шинели.
Путешественница пошла к двери.
— Куда-с? Я, кажется, вас не обидел и не мешаю вам? — вскочив с дивана, сказал усач.
— Напротив, очень. Я первая заняла эту комнату; но если… Я уступаю ее вам.
— Помилуйте, сударыня! да я за честь почту услужить такой прелестной… Вы изволите ожидать лошадей?
— Я устала и прошу вас оставить мою комнату! — нетерпеливо и повелительно сказала путешественница.
Но усач расставил широко ноги; крутя усы и лукаво поглядывая на путешественницу, он продолжал:
— Вы откуда-с?
— Вы слышали мою просьбу — оставить меня в покое! — выходя из себя, сказала путешественница.
— Извините, извините, сударыня! — шаркая, говорил усач, но не двигался с места.
Не спуская глаз с нее, он спросил:
— Вы одни-с изволите путешествовать?
— Оставьте мою комнату! — крикнула путешественница.
— Экскюзе, мадам! Не могу ли я быть чем-нибудь вам полезен?
— Очень, если вы оставите мою комнату!
— Вы здесь изволите ночевать?
— Да!
Усач закрутил усы, зашаркал, бормоча: «Экскюзе», и важно вышел вон.
Путешественница радостно кинулась запирать дверь — и с ужасом вскрикнула: замок был испорчен, ни крючка, ни задвижки не было. Бледность разлилась по ее лицу, когда она услышала голос усача:
— Вели отложить! я здесь останусь ночевать.
Путешественница открыла дверь и сказала слуге:
— Вели мне их заложить!
— Экскюзе, мадам! — радостно подскочив к ней, сказал усач.
Путешественница захлопнула дверь. Сердце у ней сильно билось, руки дрожали, и она в отчаянии искала убежища в своей комнате, пока усач бранился с парнем, осмелившимся ему заметить, что в комнату нельзя входить, потому что она занята. От страха у путешественницы как бы явилась сверхъестественная сила: она притащила диван к двери, поставила на него стол, стулья, даже бросила свой платок и салоп, воображая этим увеличить тяжесть. Потом она раскрыла окно и крикнула Мирона, которому велела принести гвоздей и молоток. Пока она связывала полотенцы и спускала за окно, чтоб Мирон навязал ей гвоздей, усач стучался в дверь, говоря:
