— Если вы хотите вернуться домой, то придется оставить все восхищения мне, — сказал я ему. — У нас слишком мало спичек, чтобы заниматься критикой.
Он побурчал, но все же подошел к другой стенке и начал набрасывать, как только я зажег спичку.
Он набросал крошечный кабинет, стол, череп на столе, глобус рядом, стены, заставленные книгами до самого потолка.
— Теперь хорошо, — сказал Двэкин, когда я кончил третью коробку моих спичек и начал остатки четвертой.
Ему понадобилось еще шесть спичек, чтобы закончить, и одну, чтобы подписаться.
Он уставился на рисунок, пока горела восьмая спичка — и у меня оставалось всего две, — а затем сделал шаг вперед и исчез.
Этой спичкой я обжегся и уронил ее, и она зашипела, когда упала на сырую солому и погасла.
Я стоял, дрожа, полный смутных чувств, но вдруг вновь услышал голос и почувствовал присутствие рядом. Двэкин вернулся.
— Знаешь, что мне пришло в голову? — спросил он. — Как же ты будешь любоваться моей картиной, когда здесь так темно?
— О, я вижу в темноте, — сказал я. — Мы жили с ней вместе так долго, что стали друзьями.
— Понимаю. Мне просто стало любопытно. Посвети-ка мне, чтобы я снова мог попасть к себе.
— Хорошо, — согласился я, беря в руки свою предпоследнюю спичку. — Но в следующий раз, если захотите навестить меня, то приходите со своими спичками, потому что светить мне будет нечем. Спички кончились.
— Хорошо.
Я зажег спичку, он уставился на свой рисунок, подошел ближе и еще раз исчез.
Я быстро повернулся и посмотрел на маяк Кабры прежде чем спичка погасла. Да, в этом рисунке чувствовалась сила.
Хватит ли мне моей последней спички?
Я был уверен, что нет. Слишком долго приходилось концентрироваться даже для побега через Козырь.
Что бы мне поджечь? Солома была слишком сыра и могла не загореться. Это ужасно — иметь выход, дорогу к свободе, здесь, со мной, и не иметь возможности ей воспользоваться.
Мне нужен был огонь, который продержится некоторое время.
Мой матрас! Это был льняной тюфяк, набитый соломой. Солома из тюфяка, наверняка, будет суше, да и лен горит неплохо.
Я разгреб солому на полу, добравшись до камня. Затем поискал ложку, чтобы вспороть матрас. Тут я выругался. Двэкин унес ее.
Я бил и рвал матрас.
Наконец он развалился, и я вытащил из его нутра сухую солому. Я свалил ее небольшой кучкой, а рядом положил ткань для подтопки, если понадобится. Чем меньше дыма, тем лучше. Он только привлечет внимание, если вдруг мимо пройдет стражник. Однако это было маловероятно: пищу мне уже принесли, а кормили здесь один раз в день.
Я зажег последнюю спичку, потом подпалил ею спичечный коробок. Когда коробок загорелся, я положил его в солому.
У меня почти ничего не получилось. Солома оказалась более сырой, чем я предполагал, хотя я и достал ее из самой сердцевины матраса. Но в конце концов появился маленький огонек. Для этого мне пришлось сжечь два пустых коробка, и я был рад, что не выбросил их.
Когда я кинул в огонь третий коробок, я выпрямился, держа в руках полотно, и повернулся к рисунку.
Стена осветилась. Когда пламя поднялось выше, я сконцентрировался на башне и начал вспоминать ее. Мне показалось, что я услышал крик чайки. Потянуло чем-то похожим на соленый бриз, и по мере того, как я всматривался, берег становилось все реальнее.
Я бросил полотно в костер, и пламя на мгновение стихло, а затем взлетело к потолку. Я ни на миг не отрывал глаз от рисунка.
Волшебная сила по-прежнему была в руке Двэкина, и вскоре маяк показался мне столь же реальным, как и камера. Затем он стал единственной реальностью, а камера — всего лишь Тенью за моей спиной. Я услышал плеск волн, почувствовал тепло солнца.
Я сделал шаг вперед, но нога моя не коснулась огня.
Я стоял на песчаном скалистом уступе маленького островка под названием Кабра, где располагался большой серый маяк, освещавший по ночам водный путь для кораблей Янтаря. Стая перепуганных чаек с криками кружила надо мной, и мой смех слился в одно с гулом прибоя и свободной песней ветра. Янтарь находился в сорока милях за моим левым плечом.
Я сбежал.
X
Я прошел к маяку и взобрался по каменным ступеням, ведущим к двери его западного входа. Дверь была высокой, мощной и водонепроницаемой. К тому же она была заперта. Позади меня, ярдах в трехстах, находилась небольшая пристань. Там были пришвартованы две лодки. Одна — обычная, весельная. Другая — легкий парусник с каютой. Они мягко покачивались на волнах, и вода вокруг блестела на солнце, как слюда. Я остановился ненадолго, чтобы рассмотреть их. Прошло так много времени с тех пор, как я видел хоть что-нибудь подобное, и на мгновение они показались мне более, чем реальными, и я с трудом удержал рыдание, проглотил его.
Я отвернулся и постучал в дверь.
Когда терпение кончилось, я снова постучал.
В конце концов я услышал внутри какую-то возню, а потом дверь распахнулась, скрипнув ржавыми петлями.
Джоупин — хранитель маяка — смотрел на меня налитыми кровью глазами, словно изучая, и я унюхал запах виски в его выдохе. Он был ростом около пяти с половиной футов, но такой сгорбленный, что напоминал мне Двэкина. Борода у него была такой же длины, как и моя, поэтому, естественно, казалась длинней, и была она пепельного серого цвета, если не считать нескольких желтых пятен возле пересохших губ. Кожа у него была пористая, как у кожуры апельсина, а стихии придали ей темный цвет, так что-то в ней было от красивой от старинной мебели. Сосредотачиваясь, он скосил темные глаза. Как и большинство людей, которые плохо слышат, он говорил громко.
— Кто вы? Что вам нужно? — спросил он.
Если я был столь неузнаваем в моем нынешнем волосатом варианте, то я решил сохранить свое инкогнито.
— Я — путешественник, с юга, и потерпел кораблекрушение, — сказал я. — Я ухватился за большой обломок дерева, и меня вынесло сюда, на этот берег. Я проспал все утро. И сейчас я, наконец, нашел в себе силы, чтобы встать и дойти до маяка.
Он сделал шаг вперед и взял меня за руку. Второй рукой он обнял меня за плечи.
— Входи, входи же, — сказал он. — И обопрись на меня. Ну, ничего, ничего, все обойдется. Пойдем.
Он привел меня в свои комнаты, которые были жутко захламлены, завалены старыми книгами, морскими картами и корабельными снастями. Он не очень-то твердо держался на ногах, поэтому я старался не наваливаться на него сильно, и лишь для того, чтобы поддержать его убеждение, что я полностью истощен. С этой же целью я с трудом оперся о косяк двери.
Он подвел меня к своей койке, предложил прилечь и ушел запирать дверь и поискать что-нибудь съестного.
