седая голова и молодое лицо с черными веселыми глазами.
Баркас шел, почти не рыская по сторонам, управлять им было одно удовольствие. Когда-то, давным- давно, начитавшись Стивенсона и Жюля Верна, я мечтал стать моряком и именно ходить в тропиках, открывать неизвестные острова, находить сокровища и драться с пиратами. Отец, посмеиваясь, говорил:
«Какие теперь пираты, какие сокровища! Ты лучше учись, и, может быть, когда-нибудь побываешь в жарких странах с научной экспедицией, если станешь ученым, ну, ботаником или астрономом».
Почему-то отцу хотелось, чтобы я стал астрономом.
Началась война, я забыл о своей детской мечте, и надо же было случиться так, что она забылась вопреки моей воле и желанию.
Я думал об этом, поглядывая на паруса и на компас да оглядываясь назад. Моя вахта протекала спокойно. Солнце поднялось уже в зенит и нещадно палило мне макушку, иногда я зачерпывал за бортом горстью воду и мочил голову.
Слева из глубины с легким плеском стали выпрыгивать летучие рыбы и, распластав радужные плавники-крылья, планировали над водой. Их было множество. Они пролетали метров по сто – двести. Одни опускались, и вместо них из воды выскакивали другие, а может быть, и те же самые, взяв разгон, продолжали путешествие по воздуху. Одна из них налетела на парус и, отскочив, упала в баркас. Чен мгновенно проснулся, и не успел я прийти на помощь рыбе, как он, урча, схватил ее и, тараща свои чистые голубые глаза, пошел в носовую часть, где скоро раздался хруст костей.
Летучие рыбы исчезли в золотистом сиянии, разлитом над водой. Ветер развел довольно большую волну. Она была попутной, создавалась иллюзия, что и волны помогают нам в нашем беге к Австралии.
Наш учитель географии Анатолий Петрович Круг ликов, маленький, шустрый, в больших выпуклых очках, говорил нам на уроке: «Нашу землю неправильно назвали Землей. Посмотрите на эту карту, какая же это Земля? Вода, почти одна вода! Семьдесят пять процентов поверхности нашей планеты занимает вода! Надо было назвать ее Аквасфера – Круглая вода – или как-нибудь в этом роде.- Он поворачивался от карты и спрашивал: – Надеюсь, вы понимаете меня и согласны со мной?
Мы понимали его и соглашались с ним, и звали его Аквасферой.
Налетел порыв ветра, я нетвердо держал руль, и волна окатила меня с головы до ног.
Жак и Ван Фу только вздохнули, приняв теплый душ, и продолжали сладко спать.
Аквасфера очень любил путешествия, он говорил о Магеллане и Колумбе, с благоговением и с такими подробностями описывал путешествия великих мореплавателей, будто сам был их соратником. И все же когда мы слушали его и смотрели, как его желтый от табака палец пересекает Тихий океан или огибает мыс Горн, скользя по изодранной карте, то все это не казалось таким уж великим подвигом. Невозможно было представить себе все величие Земли, необъятность ее океанов, глядя на глобус или школьную карту.
Я долго вспоминал школу, учителей, ребят, и мне так захотелось домой, что я чуть не заплакал, а может быть, на моем лице в самом деле были слезы, а не морские брызги. И я их вытер рукавом рубахи.
«Сколько же сейчас времени у нас в Москве,- стал думать я,- если на часах Ван Фу – два? Наверное, разница часов в десять-одиннадцать». Я включил приемник и стал искать Москву на коротковолновом диапазоне. Москвы я так и не услышал, зато поймал Владивосток. Мне достался только конец сводки последних известий. Австралийцы говорили правду: мы крушили фашистов на всех фронтах, далеко от своих границ, «в логове врага», как сказал диктор, и стал перечислять захваченные трофеи.
Жак открыл глаза, бросил взгляд на паруса, прислушался к непонятной русской речи, спросил:
– Москва?
– Нет, Владивосток.
– Тоже хороший город.
– Я в нем не был, но, наверное, хороший.
– У вас все хорошее – и города и люди.- С горячим убеждением сказал Жак и спросил: – Какие новости?
Я стал перечислять захваченные нашими войсками трофеи.
Жак слушал, улыбался и, покачивая головой, повторял: «Ой-ой-ой». У него была привычка всякую хорошую новость встречать этим восклицанием.
Пощелкивал лаг, накручивая мили. Баркас шел очень хорошо. Мы делали до двенадцати узлов. Совсем неплохо для такого суденышка, если учесть, что он все время шел на зарифленных парусах. Идти с полной парусностью при свежем ветре было опасно, так как у нас не было балласта, если не считать вес нашей маленькой команды. Баркас мог перевернуться при сильном порыве ветра.
К вечеру лаг показывал сто двадцать четыре мили. Мы все дальше убегали от опасной встречи. Жак обошел сторонкой несколько атоллов, чтобы окончательно замести след. До следующего острова, лежащего на нашем пути, было сто десять миль.
Ночь прошла спокойно. Ночные вахты мы с Жаком несли по три часа. Ван Фу никогда не ходил под парусами, и мы могли доверить ему руль только днем. Но он помогал раненому Жаку управлять фалами.
Я уже хорошо справлялся один, но только наш капитан приказал мне в ночное время брать еще один риф…
Прошли сутки нашего счастливого плавания.
Утром, выбрасывая за борт жестянку из-под консервов, Жак увидел акулу. Проглотив банку, она пристроилась в кильватер, а иногда, осмелев, подходила к самому борту. Это была тигровая акула около пяти метров длиной, наверное, она сопровождала нас от самой лагуны.
Ван Фу взял автомат и, когда акула проплывала недалеко от нас, выпустил в нее очередь. Акулу будто стегнули бичом, она ударила по воде хвостом и помчалась прочь. Ван Фу захохотал, а потом что-то насмешливо прокричал ей вслед по-китайски.
Эта огромная акула больше не показывалась, зато помельче изредка появлялись и тоже в страхе улепетывали, напуганные выстрелами Ван Фу.
При подходе к острову, где мы решили пополнить запасы воды и продуктов, метрах в тридцати от баркаса показалась гигантская рыба, в ней было не меньше двадцати метров длины. Кок взялся было за автомат, затем положил его, сказав мне!
– Иво нельзя стрелять.
– Почему? – спросил я.
– Шибко большой. Эта пуля иво не боится. Рыба гуляй, нас посмотри. Если наша худо иво делай, то рыба серчай.- Он многозначительно поджал губы и подмигнул.- Лучше не надо, чтобы такая рыба серчала. Могут быть неприятности.
Действительно, удар хвостом такой рыбы мог нам дорого обойтись. Жак поддержал благоразумного кока, сказав:
– Это китовая акула. Самое добродушное и миролюбивое существо в море. Она питается планктоном. У нас есть легенда, как такая рыба спасла десять рыбаков: она разрешила им сесть себе на спину и приплыла с ними к самому берегу.
Акулу, видно, разбирало любопытство, и она все ближе подходила к нам, двигаясь на глубине не более полутора метров, а иногда поднималась так близко к поверхности, что из воды торчал ее спинной плавник.
– Чего тебе надо? – спросил обеспокоенный ее близостью Ван Фу.- Посмотри немножко и иди гуляй. Пожалуйста, мадама рыба.
Акула подплыла еще ближе, ее кожу покрывали пятна, как солнечные блики. Вблизи она мало напоминала обыкновенную акулу, особенно ее голова. Толстогубый рот у нее был расположен не на брюшной стороне ниже носа, а как у обыкновенной рыбы. Подплыв почти вплотную к корме, гостья полураскрыла пасть, словно удивилась, разглядев баркас и наши головы над планширом. Вид у нее был добродушный, простецкий.
Ван Фу обратился к ней по-китайски, а она жевала губами и как бы понимающе кланялась, покачиваясь на прозрачной волне.
– Его все понимай,- прошептал мне Ван Фу.- Теперь его домой ходи. Нет, нет, куда тибе!
Неожиданно рыба нырнула под баркас, киль заскрипел, как по гальке. Жак взял право руля, и баркас соскользнул с ее спины.
