Дети не понимали, что нельзя судить старших по меркам нового времени, молодежь всегда узнает об этом тогда, когда перестает быть молодежью, но никак не раньше. Кто знает, может быть, именно это противоречие и двигает мировой прогресс.
Как же тяжело было Одиссею с Пенелопой, этим тишайшим и чистейшим, по меркам своего века, людям переживать столь несправедливое отношение детей, разрыв с ними!..
Впрочем, и другим было не легче» Может, из-за этого многострадальное поколение, на долю которого достался переходный период, в основном, так рано вымерло. Редко кто дотянул до семидесяти- восьмидесяти, большинство ушло в пятьдесят-шестьдесят. Хотя экологическая обстановка на планете была не в пример здоровей, чем в предыдущем веке. И приспособленность человека к тяжелым внешним условиям тогда уже сильно повысилась.
Семидесятилетие века и свое личное семидесятилетие старый Одиссей встретил в полном одиночестве. Он чувствовал недалекий конец и был в полной уверенности, что дети не явятся за его благословением, а оправдаются перед своей совестью непреодолимыми идейными разногласиями с родителем.
И однажды Одиссей понял, что единственный человек, с которым ему еще хотелось бы встретиться в жизни, это его двойник, получивший необычную, яркую, праздничную судьбу, который, напомним, все еще летел где-то в виде схемы и, стало быть, никакой судьбы пока что не имел вовсе. Еще его корабль вполне мог столкнуться с каким-нибудь метеоритом…
А тут как раз началось замораживание желающих на любой, заранее обусловленный срок. И Одиссей заморозился. Взглянул в последний раз на солнышко, на травку, на могилку своей Пенелопы, да и закрыл глаза.
Его положили в такой специальный ящик, в котором поддерживалась неизменная температура анабиоза, а на крышке укрепили табличку; «Разморозить, когда вернусь с Понтея». Для служителей в этой надписи не было ничего непонятного.
12
А в это время звёздный корабль мчался сквозь бездну, переваривая ее в своем атомном котле, но бездны не становилось меньше, а, наоборот, она нарастала со всех сторон.
Хотя, если забыть о Земле, ничтожной пылинке Вселенной, то все было не так уж грустно. Космическое судно двигалось от окраины к центру галактики, с каждым световым годом становилось светлее и как бы веселее, близкие звезды маячили за стеклом иллюминатора, такие с виду приветливые и домашние, такие свойские, словно окна квартир, откуда близкие родственники машут руками и подмигивают.
Именно к этим мирам отправились с Земли самые первые исследователи» они улетели несколькими годами раньше Одиссея, и теперь вовсю работали на планетах назначения, если, конечно, таковые оказались в предсказанных на Земле местах, собирали материал, и, может быть, кое-кто, успешно выполнив программу, уже возвращался домой, закодированный в биоприставке вместе со своими новыми знаниями.
Но еще немало лет должно было пройти на Земле, пока вернутся самые первые исследователи и сообщат, что в центре галактики много любопытного, но планет там всегда лишь единицы, а жизни, тем более разума, и вообще нет. Только звезды кругом — двойные, тройные, четверные…
И придется человечеству сделать невеселый вывод, что сияющий мириадами звезд галактический центр — вовсе не средоточие вселенского разума, а лишь безжизненный фонарь мироздания,
Корабль миновал звездное скопление, не меняя скорости и курса, скопление было все же не настолько плотным, чтобы стоило опасаться нечаянного столкновения с чужим миром, напротив, вероятность попадания даже в поле притяжения какого-нибудь светила, увеличившись на несколько порядков, продолжала оставаться ничтожной. Хотя, само собой, бортовой компьютер и все подчиненные ему приборы находились в состоянии повышенной готовности, пока светящийся сгусток не остался далеко за кормой.
А еще компьютер вступал в радиосвязь с компьютерами других кораблей, ушедших с Земли раньше, вступал в радиосвязь с исследователями, уже закончившими программу и жившими теперь в ожидании своего естественного конца, принимал и передавал информацию всякого рода, как представляющую жгучий интерес, так и никакого интереса не представляющую.
А Одиссея в это время просто не существовало в природе, что очень огорчало звездных отшельников, голоса которых звучали в радиорубке без надежды быть услышанными живым человеком.
Миновав звездное скопление, корабль снова оказался в открытом космосе, где звезд было мало, и голоса в радиорубке стали звучать реже, а потом и совсем установилась тишина, лишь пощелкивали всякие реле, шелестели перфокарты и магнитные ленты, гудели трансформаторы.
В общем, полет проходил без происшествий, аварий, нештатных ситуаций, и правильно, что всю дорогу Одиссей фактически отсутствовал на судне, а то бы не раз и не два за двести пятьдесят лет можно было от дикого однообразия и скуки сойти с ума, даже имея задатки к столь фантастическому долголетию.
Но все кончается даже в необъятной Вселенной. В точно назначенный момент включились тормозные двигатели, сперва на небольшую тягу, потом на среднюю, звездоплан стал терять скорость, и тут его подхватило притяжение той самой Гаммы Лебедя впрочем, от Лебедя давно уже не осталось и признаков, в этом районе пространства другие созвездия волновали гипотетических влюбленных, еще более причудливые, чем те, что можно было наблюдать с Земли.
Корабль сделался спутником Гаммы, а потом, гася скорость, стал скользить с высокой орбиты на более низкую, пока не поравнялся с одной из планет. Видимо, это и был Понтей, собственной персоной, так что даже самые отчаянные прогнозы изредка сбываются в точности. Это, кстати, важнейшее свойство прогнозов вообще. Если бы такого свойства не было, то институт всевозможных предсказателей и ясновидцев, по-видимому, не смог бы зародиться в принципе. Нигде и никогда.
Некоторое время корабль и планета словно играли а догонялки на орбите вокруг здешнего солнца, пока, наконец, не сблизились достаточно, чтобы упасть в объятия друг другу, И они упали абсолютно взаимно, но с учетом разницы масс. Компьютер рассчитал стационарную орбиту, и корабль тихонько на нее перебрался, после чего тормозные двигатели остановились, перешли на режим продувки перед решающими делами.
И тотчас щелкнуло самое наиглавное реле. Загудела, зажурчала биоприставка бортового компьютера, из электронной памяти извлеклась схема Одиссея, вложилась, куда следует, и скоро в стеклянных трубочках заструился физиологический раствор, синтетическая, но неотличимая от настоящей, кровь, прочие жизненные жидкости.
Один только компьютер и знал, как совершается в его приставке великое таинство, так до конца и не разгаданное человеком, он один ведал, что лучше, — строить сразу взрослого человека, монтируя его скелет, а потом оклеивая скелет тканями, а потом помещая в черепную коробку приготовленный в отдельной кастрюльке мозг, или синтезировать яйцеклетку, оплодотворять ее тоже синтетическим сперматозоидом и выращивать большого Одиссея по ускоренному циклу, закладывая в нужные моменты в нужные места нужный опыт, знания и умения.
Какая разница, тем или иным путем он шел, важен ведь результат! А результат превзошел всякие ожидания. Новый Одиссей был просто великолепен, намного лучше прежнего, во всяком случае, если бы его положить рядом с тем, лежащим в холодильном шкафу, то всякий бы сразу сказал, что из такого симпатичного юноши с умными глазами никак не может получиться такой противный старикашка. Вот что делает с нами жизнь.
Наконец, священнодействие завершилось, Все приборы показывали норму, Одиссей уже должен был вполне осознать себя и выйти из биоприставки, но он почему-то мешкал. И тогда компьютер, наверное, чтобы слегка взбодрить, тихонечко стукнул его током.
Он не понял, что Одиссей просто слегка ужаснулся, представив, как выйдет он из биоприставки и
