освещения место, среди ночи развязывал ей пояс и овладевал ею в абсолютной темноте [138]. Однако сколько женщин до сих пор желают для себя того же самого - их стыдливость всего лишь глубинная память о том времени, когда они находились во власти обычаев, которые нам сегодня кажутся странными. Хатор, египетская богиня любви, носила имя 'Госпожи ночи', и эта смысловая цепь тянется к стихам Бодлера:
На самом деле здесь вступают в действие сокрытые стороны космической жизни: ведь именно ночью, как мы уже говорили, происходит циклически обусловленное применение мироустройства, переход сознания в сердечную область - то есть именно то пробуждение, которое дает эрос; точно так же, раз любовь находится под знаком женщины, а женщина принадлежит темной, подземной, ночной стороне бытия, ее 'бессознательно-жизненному', то и царство любви принадлежит ночи, темноте. [139] Таким образом, ночь - наиболее подходящее время для проявления женского эроса, для выхода наружу глубинных сил, сокрытых под дневной поверхностью конечного индивидуального сознания. Что же до неожиданностей, рождаемых проявлением того, что обычно как бы затоплено изменчивой пеной обыденного, то в связи со сказанным вовсе не только романтико-поэтическим представляется произнесенное Новалисом в 'Гимнах ночи'. [140] И последнее, что следовало бы сказать о роли сердца. Согласно гиперфизической физиологии со смертью или смертельной опасностью жизненные силы восходят в средоточие человеческого бытия, в сердце (они покидают свое место и начинают перемещение в момент действительной или грозящей смерти, каталепсии или на соответствующих стадиях более позитивного высокого восхождения) [141]. Аналогичное явление может возникать также при всяком переживании сильного желания или вообще вспышке чувств, при встрече с любимой женщиной, возникновении в сознании ее образа [142] или даже просто образа обнаженной женщины; между тем у восточных авторов часто встречается упоминание остановки дыхания при виде возлюбленной, от любви, от любовного очарования, от сильного желания или просто в 'сексуально заряженной' атмосфере. Внешнее, профаническое и банальное соответствие всего этого хорошо известно физиологии. Наиболее часто в таких случаях говорят: 'У меня сжалось сердце'. Это еще одно приближение к раскрытию потенциального качественного достоинства эроса. Так осуществляется естественный переход к феноменологии любви, мост к непрофаническому эротизму: мы касаемся его, когда говорим о mors osculi, о смерти от поцелуя, упоминаемой каббалистами, о почитании дамы сердца 'Адептами любви'. И еще одна любопытная деталь: некоторые французские трубадуры пели о женщине зримой не глазами и не душой, но именно сердцем.
22. Союз любви, боли и смерти
Сказанное выше предполагает необходимость рассмотреть очень важную для нас совокупность, своего рода союз: любви, боли и смерти. В этом странном слиянии физическая сторона не может быть отделена от уже 'не физической'. Прежде всего всякое пробуждение эроса в его простейшей форме, если не ведет к реальному преображению Я (в этом случае происходит расширение сознания через страсть, направленную на другого, на любимое существо), означает сверхнормальное перенасыщение жизненного цикла, переживаемое как страдание, как смертельное желание, импульс, не находящий разрешения. О подобной душевной напряженности рассказывают многие мистики. Об одном из своих героев Сомерсет Моэм писал: 'Такая любовь есть боль, но боль тонкая и тайная, превышающая наслаждение. Она похожа на божественную тоску, о которой рассказывали святые'. Или у Новалиса:
Но мало кто познал - Любовь есть тайна. В ней голод гложет нас И жажда вечна. [143]
Можно говорить о 'редко встречающейся и таинственной плотской жажде, связывающей два человеческих существа в ненасытном желании'. С другой стороны, есть основания отметить, что часто подобная страсть ведет к изменениям сознания: конкретное лицо становится для любящего символом; тогда для него оно уже 'почти как Бог, на месте Бога'. Все силы души, приобретающие абсолютный характер, сосредотачиваются на объекте поклонения или, лучше сказать, фетишизма' [144]. Конечно, такие случаи противоположны сакрализации и пробуждению: человек не обнаруживает в себе качеств, необходимых для подлинной связи с высшим планом, уже не человеческим, достижимым через соединение с абсолютно мужским или абсолютно женским, но воздает то, что должно относить к этому плану, случайно-человеческому. Тогда любовная связь, особенно если объект ее соглашается на предлагаемую субъектом узурпацию, приобретает характер вампиризма, часто бессознательного, - перед нами очень опасный случай сексуального рабства.
Все это относится к темам, излюбленным художниками трагического и романтического склада. Однако и в обыденной жизни подобные повороты судьбы могут заканчиваться кризисом и крушением всей жизни. Это бывает, когда параллельно идеализации женщины мужчиной происходит приписывание ей моральных качеств, которых у нее нет и в помине. Когда же обнажается реальность, то все, что Стендаль называл 'кристаллизацией' чувства, рассыпается, здание рушится и любящий получает ранящий удар. Очень часто это случается после достижения поставленной цели, то есть, когда женщина стала принадлежать любящему. Еще Киркегард говорил об 'опасности счастливой любви', утверждая, что любовь несчастная, а также вскрытие женской лживости и обмана, могут оказаться промыслительны и сущностно значимы для того, чтобы сохранить метафизическую напряженность эроса и избежать 'обморока' благодаря дистанции между любящими и препятствием к фетишизации объекта. [145] Новалис добавлял: 'Кто любит, должен вечно терпеть лишения и держать раны отверстыми'. [146] Впрочем, и адепты средневековой 'куртуазной любви' это знали; в одном из рыцарских орденов, ее культивировавших, вообще существовало кажущееся парадоксальным условие приема в него: невозможность достичь завершения любви и утолить желание, то есть, попросту - половое бессилие.
Также культивировалась возвышенная любовь к предварительно изображенным для поклонения дамам настолько знатным, что овладеть любой из них было просто невозможно; в конце концов уже становилось неясно, идет ли речь о конкретной женщине или о женщине-идоле, 'духовной женщине'. Клагес выделяет как важное обстоятельство существование того, что он называет l'Eros der Ferne - то есть эрос на расстоянии, эрос, утоления которого нельзя даже ожидать - именно это и есть эротическое напряжение, а вовсе не утрата мужества. Однако, чтобы подобная ситуация не превратилась в патологическую,
