– Я пришлю за тобой машину?
– Нет...
– Не хочешь?
– Сложно все.
– Я хочу тебя видеть... Очень.
– У меня есть муж...
– Я тебя прошу.
– Извини, у меня вторая линия... Алло?
Муж откашлялся мне в ухо.
– У тебя опять был отключен телефон...
– Была пресс-конференция...
– Зачем тебе вообще телефон?
– Может, он мне и не нужен...
– Нет, я серьезно.
– И я серьезно – он мне не нужен.
– Ну хорошо! Я звоню, чтобы сказать, что завтра прилетаю в четыре, и если все будет в порядке – к шести в отеле. Поняла?
– Да.
– Во сколько завтра?
– В четыре.
– А в гостинице?
– В гостинице...
– О чем ты все время думаешь?
– Что?
– В шесть должен быть, поняла?
– Да.
– До завтра! Пока!
– Пока!
Хотела вернуться на другую линию, но потом просто отключила телефон. Совсем.
Утром наследник стоял, скрестив на груди руки, чуть привалившись на капот автомобиля, который перегораживал вход в отель.
– Привет.
– Привет.
– Ты куда?
– В Кунсткамеру. А ты куда?
– А я с тобой. Садись.
– Я пешком.
– Да зачем... Так удобнее.
– Я хочу пешком...
– Но так же проще...
– Давай, кто быстрее... – Я повернулась и пошла в сторону Дворцовой площади.
Он махнул водителю, снял пиджак и неловко пошел за мной. Что-то говорил, но я не слышала, так как рядом со мной громкий агрегат чистил асфальт. Площадь в эту рань была пуста, а Эрмитаж затянут зеленой сеткой. Как дорогой сундук в старой продуктовой авоське... Под ногами волновалась брусчатка.
– Подожди!
– Я никогда не знала, что в Зимнем есть внутренний двор. Вообще Питер – город внутренних дворов...
– Хочешь, чтобы нас туда пустили?
– Нет, я хочу так, как и должно быть – через решетку это наблюдать.
Еще не убрали с ночи мусор. Бутылки из-под пива и всяческая упаковка кричали о том, как весело здесь было вчера, а сегодняшнее спокойствие – субстанция кажущаяся и нереальная.
Мы обогнули Зимний в сетке и вышли на набережную. Справа, далеко за водой, лениво сиял купол Петропавловского собора.
– Такие места, как Кунсткамера, точно не открывают раньше одиннадцати... Пойдем до Исаакия... – Это была первая искренняя фраза, сказанная им.
На Адмиралтейском проспекте китайцы раскрывали шаткие столы для сувениров.
Через Александровский сад мы прошли до улицы Декабристов. У Исаакиевского собора стоял большой автобус, из него высыпали корейские туристы и сбились в кучу вокруг открытого багажника старого «жигуленка», откуда хмурый мужик продавал открытки.
Сели в ресторане гостиницы «Англетер». Иссакий дыбился за окном розовым гранитом.
–
Через дорогу на мир смотрел портрет Пенелопы Крус в три этажа, рекламирующий тушь для ресниц «L'Oreale». Ее правое ухо не умещалось на фасаде и заворачивало за угол. От Исаакия оно казалось огромным, а от «Астории» – крошечным.
– Мне хорошо с тобой молчится...
– Да?
– Да. О чем ты думаешь?
– Об относительности всего... – Я обвела рукой вокруг.
– То есть?
– Вон тот человек, что вышел из храма, видишь, в полосатой рубашке... Смотрит на Пенелопу и думает, какие у бедняжки уши-великаны, а я здесь завидую ее детским раковинкам – и оба мы неправы и правы одновременно... Результат эксперимента напрямую зависит от точки зрения наблюдателя...
– Слушай, ты такая... У меня просто все внутри тает...
– Брось.
– Не брошу... Я тебя теперь не брошу...
– Пошли в Кунсткамеру.
– Давай. Куда угодно.
Мне казалось, что отвратительный запах, проникая под одежду, ползет у меня по коже.
Как обычно, в женский туалет стояла длинная очередь. Передо мной девушка с сумкой на толстой золотой цепи говорила уставшей женщине, широко раскрыв глаза:
– Я совсем не испугалась... Я думала, что страшнее будет... Может, фантазия моя слишком сильная, что ли... Но не страшно было... Правда... Совсем не страшно. То есть, конечно, можно было испугаться... По идее... Но я не испугалась... Подумаешь, зародыши там всякие в колбах... И дети... Может быть, толстокожие мы теперь такие, но мне страшно не было. Нет, совсем не страшно... Я помню, когда маленькая была, мы на помойке нашли младенца мертвого... Так он мне до сих пор снится... А тут... Ну совсем не страшно... Может, потому что они какие-то не цветные, что ли... Лет-то им сколько... В банках своих выцвели давно... А без цвета будто и не настоящие... Вот, наверное, потому и не страшно. А тот, на помойке, был яркий-яркий... Прямо фиолетовый или багровый... Не помню... Но точно цветной-цветной... Цвет – это сила...
– У меня тоже шок был, когда родители первый цветной телевизор купили. Мне тринадцать лет было... Настоящий шок. – Женщина провела рукой по волосам, будто проверяя, есть ли они там.
Тут дверь в туалет распахнулась, впуская в кафельный ящик наследника. Не успели бабы запаниковать, как он схватил меня за руку и выдернул оттуда – на улицу.
– Там же можно воздухом отравиться?! Ты что?
– Зато там история была замечательная...
– Никогда не думал, что ваша профессия настолько вредная...
– Нет невредных профессий...
– Есть.
