происходили большинство наших Prominente. Вскоре после этого лейтенант де Хэмил, который, как и Ромилли, был связан родственными узами с сэром Уинстоном Черчиллем, немножко усложнил положение дел в теперь и без того довольно тесных помещениях Prominente.
Поскольку беглый просмотр «Дебретта»[80] не выявил больше никаких поистине крупных социальных орудий в наших руках, Берлин сделал ставку на сына американского посла в Лондоне, в случае успеха обещавшую большой куш, и лейтенант Джон Уинант попал в Кольдиц за несколько дней до снятия осады замка своими соотечественниками. Все свое недолгое пребывание в замке он провел за отбыванием срока в камерах. В момент прибытия американцев его, разумеется, уже там не было: вместе с другими Prominente его удалили из замка за сорок восемь часов до того. Мы сделали вывод, что меновая стоимость этих людей была не столько в них самих, сколько в их связях. Что мы хотели действительно узнать, так это кого на кого собираются менять в «главном бункере» в Берлине или «южном редуте». Кого или скольких станут предлагать в обмен на фюрера, на Гиммлера и так далее? Но оказалось, что ни одна такая сделка не попала в мирный договор. Во-первых, не было самого этого мирного договора, даже никаких условий капитуляции. Во-вторых, Prominente покинули Кольдиц прежде, чем замок был освобожден, а в Южной Германии царило такое смятение, что в итоге им удалось добраться до американцев в целости и сохранности.
Генерал Бур-Коморовский и его люди классифицировались как Prominente по более очевидным причинам, но с учетом судьбы другой группы польских штабных офицеров, примерно в это же время отправившихся в Москву и удерживаемых там Советским Союзом, несмотря на возражения союзников, я не думаю, что меновая стоимость нашей группы поляков была бы очень уж высока.
11 апреля из Глаухау, города теперешнего местопребывания командования, пришел секретный приказ: по получении кодового слова «Heidenroslein» Prominente надлежало перевести в офлаг 4А в Кенигштайн, расположенный примерно в пятидесяти милях от Кольдица. Для транспортировки группы нам выделили два автобуса. Оба стояли в немецком дворе так, чтобы все пленные могли их увидеть и призадуматься.
На следующий день между пятью и шестью часами вечера, несмотря на то что телефонные линии часто обрывались, мы получили кодовое слово с отдельной оговоркой, что перевод необходимо осуществить в течение двух часов по его получении.
Комендант обсудил этот пункт со мной. Он и я пострадаем больше всего, пойди что-нибудь не так. Полагаю, мы могли бы и вовсе проигнорировать полученные распоряжения. Американцы уже были в Галле, всего в пятидесяти милях к западу. Мы понимали, что, если мы пойдем напролом и прикажем Prominente паковать вещи и быть готовыми к отправке через полчаса, они просто- напросто попрячутся куда-нибудь или переоденутся в любого из 2000 британских или французских офицеров. При данных обстоятельствах мы ни за что не поймаем их без кровопролития. Две тысячи человек могут оказаться большой помехой, а напряжение к тому времени и без того было крайне высоким.
Никому из нас не пришло в голову указать, что, если такова последовательность событий, никто не обвинит нас в неспособности осуществить этот перевод. Если мы станем придерживаться этого «двухчасового» постановления, операция непременно провалится. И тогда что – визит из отдела СС? Стрельба? Prominente жгли нам руки. Любой ценой, но мы должны воспользоваться представившейся возможностью от них отделаться.
А потому до вечерней переклички мы никому ничего не сказали. К десяти часам двор был чист, а все пленные – заперты в своих помещениях или в часовне. Prominente, за исключением приболевшего и лежащего в лазарете капитана графа Хоуптауна, заперли согласно обычному распорядку в 7.30.
Только поздно вечером мы уведомили Prominente и старшего британского офицера об их переводе. Подполковник Тод и бригадир Дэвис попросили о немедленной встрече с комендантом.
В ходе беседы они потребовали, чтобы комендант проигнорировал приказ о переводе Prominente: ввиду того что фронт смещался, надежной связи с Глаухау, где находились наши непосредственные начальники, не было. В свете изменяющейся, и изменяющейся каждый час, ситуации он вполне мог прибегнуть к своему праву действовать независимо.
Это безумие, говорили они, отправлять два полных автобуса с пленными через постоянно сужающийся коридор между американскими и русскими войсками, подвергая их опасности быть убитыми или ранеными от рук пилотов, обстреливающих дороги на бреющем полете. Комендант отвечал, что будет придерживаться своих приказов. В любом случае переезд будет осуществлен ночью.
«Это еще опаснее, – говорили британцы. – Люди просто откроют огонь по подозрительному транспорту, а вы даже не успеете дать им знать, кто вы такие».
Но комендант продолжал придерживаться своих приказов и настаивал, что перевод должен быть и будет осуществлен ночью – этой ночью. Возник другой вопрос. Нам запретили раскрывать пункт назначения группы; в ответ британцы заявили, что комендант и я (как офицер службы охраны) будем головой отвечать перед союзниками, если хотя бы одного из Prominente застрелят в качестве заложника, пусть даже к этому времени они уже не будут находиться в наших руках. Комендант ответил, что их переводят согласно приказу в другой лагерь военнопленных дальше к югу от приближающегося противника, наступающего с востока и запада. Он прибавил, что за их перевод в тот лагерь отвечал Кольдиц и что группу будет сопровождать его заместитель и его офицер службы охраны (то бишь я). Далее он согласился, что я должен вернуться в Кольдиц с письмом, подписанным самими Prominente и удостоверяющим их благополучное прибытие куда бы то ни было. На этом обсуждение закончилось.
Как и следовало ожидать, количество багажа, взятого с собой Prominente, было колоссальным. Польская группа привезла собственных ординарцев из Варшавы; британцы тоже принялись требовать своих людей. Восемь офицеров, говорили они, согласно немецкому военному закону, имели право по крайней мере на двух ординарцев. Я согласился, и их офицер по ординарцам получил инструкции найти двух рядовых. Он поднялся на верхний этаж британских помещений в подвальном здании, куда по прибытии французов из Эльстерхорста согнали и ординарцев.
В свое время он спустился вниз к запертой двери лестницы, и я, к своему удивлению, выпустил двух новозеландцев-маори, вызвавшихся сопровождать своих офицеров в их путешествии в неизвестное.
Около полуночи автобусы, доверху груженные обмундированием и всевозможными емкостями, переправились через мост замка и направились в Дрезден.
Водитель первого автобуса знал район, и, пока не прокололи шину, мы двигались довольно быстро. Слава богу, у нас была запасная. Во всем данном предприятии моя голова являла собой мишень одновременно для двух сторон – немецкой и союзников. Если Prominente сбегут, Гитлер схватит и меня и мою семью. Если Prominente убьют, пусть случайно, никто мне не поверит, а я ничего не смогу доказать, и союзники прикончат меня как ответственного за их смерть.
Я молился, чтобы хотя бы этой ночью на Дрезден не было налетов.
Когда на рассвете мы въехали в город, он представлял собой жуткое зрелище. Не многим Prominente, за исключением, разумеется, польской группы, доводилось видеть разбомбленный и сожженный крупный город. Я не находил слов. У всех нас в голове вертелась одна- единственная мысль: скорее попасть в Кенигштайн, прочь из зоны боевых действий. Большинство проезжаемых нами деревень были укреплены примитивными танковыми ловушками. К счастью, у нас имелись подлинные бумаги, и нас пропускали. Мы проехали Пирну и к восьми часам утра добрались до плато в Кенигштайне, которое в последний раз я видел почти три года назад, когда посетил лагерь после побега генерала Жиро. Комендант Кенигштайна встретил нас известием о смерти американского президента Рузвельта. Я тут же вспомнил смерть русской царицы Елизаветы, в последнюю минуту спасшую Фридриха Великого, видно в благодарность за его усилия восстановить Пруссию против русских, австрийцев и французов в XVIII веке. А не повторится ли история в нашу пользу?
Я передал группу и все бумаги, взамен получив уведомление о благополучном прибытии, которое
