за стол.
— А нашего медку хотите? — Вера подала ему стакан.
— Угощают — воду пей! — Элвадзе опрокинул стакан.
Михаил поднес ложку ко рту и отвернулся.
— Не могу есть: глаза просят, а душа отказывается.
— Через не могу надо есть, брат мой. Дай только боли волю — помрешь! У меня против боли два средства: сон и еда. Позавтракаешь, отвезу тебя в санбат — командир приказал. — Элвадзе поставил котелок на стол. — Я приготовил для тебя харчо.
Елизаров взял ложку.
— Это не соус?
— Что соус? Пустяк: нарезал мяса, картошки, сварил, и готово. А харчо — сначала мясо сварил, потом лук, чеснок положил, потом рис, кислые сливы, перцу положил, чтобы во рту горело.
— А соль кладется? — спросил Михаил, отведав харчо. — А перцу-то сколько — рот жжет.
— Эх! — Сандро хлопнул ладонью себе по шее и стал солить харчо. — Засыпался.
— Влюбился, наверное, — заметила Вера.
— Точно в воду смотрели! — Элвадзе наклонился к автомату, держа руку на сердце.
— Спасибо, Сандро, не могу больше.
Михаил встал, оделся, посмотрел в окно. Орел бил копытом землю. Рядом с ним стоял темно-гнедой конь Бараш, которого дали Елизарову после гибели Булата.
Все вышли во двор. День был осенний. Михаил не хотел казаться грустным на прощанье. Он сунул в руку Вере записку. В ней были слова признания: «Расстаюсь с тревогой: придется ли встретиться? Эх, война проклятая! Может, в вечную разлуку ухожу. А хочется всю жизнь быть с вами!..
Искренне уважающий вас донской казак Михаил Елизаров».
Он заглянул в лицо Веры. Глаза ее были полны слез.
Вера вздохнула: больно ей было провожать молодого казака…
— Помни, не забывай, — шепнула она ему, украдкой поцеловала и закрыла рукой глаза. — А записку не надо, грустная очень… — тихо добавила и сунула бумажку в его карман.
Михаил, тронутый поцелуем девушки, не мог ничего сказать. Никакими словами не выразить той радостной взволнованности. Ведь это первый поцелуй девушки, красивее и умнее которой, как казалось Михаилу, нет во всей Белоруссии.
Оставшись во дворе с Костюшкой, Вера прижала брата к своей груди и молча гладила его вихрастые волосы. Вся ее нежность и ласка перешли к единственному родному мальчику, с которым тоже приходится расставаться. С кем он будет, сиротка? Что посоветовать и наказать обездоленному братишке? Родных и близких знакомых нет, всех разогнала война. Что он будет есть, где спать, кто оденет его?
Вера зашла с Костюшкой в санчасть, достала из кармана банку консервов, сахар — вот и все, что могла она дать ему.
— Если наши будут отступать, у немцев не оставайся. Ростовский адрес Михаила не теряй! — сказала ему на прощанье.
Вера накинула на плечо санитарную сумку и пошла искать Тахава. Может, тоже надо отправить в санбат упрямого башкира, сбежавшего из санчасти?
Где-то вдали загремели выстрелы. Над селом появились вражеские самолеты.
Полк получил приказание отойти в лес, раскинувшийся в двух километрах восточнее села. Первый эскадрон, прикрывавший отход, направился в сосновую рощу. Вера, придерживая свою туго набитую сумку с красным крестом, шла за эскадроном позади всех. Она все время оглядывалась, искала глазами братишку, но так и не увидела.
10
Речка Шатринка разделяла село пополам. В центре, против кооператива и школы, через реку переброшен длинный деревянный мост. На середине возвышалась триумфальная арка с надписью: «Добро пожаловать! Колхоз «Полесье».
Парторг Величко, коренастый азовский казак двадцати пяти лет, с реденькой бородкой и усиками, похожими на перышки молодого скворца, грустно посмотрел на большие деревянные буквы, покрытые лаком вишневого цвета, и твердо зашагал к мосту. За ним пошли Тахав и Ломакин — уральский колхозник.
— Еще подумают немцы, что для них поставлена арка. Мы им сейчас другую встречу приготовим. — Величко подошел с миной к мосту.
На западной окраине показались танки. Засвистели над минером пули, врезывались в перила моста, в телеграфные столбы. Загудели мины. Все распластались. Один снаряд с протяжным воем ухнул совсем близко. Тахава засыпало землей.
По-над речкой, направляясь в санбат, ехали Элвадзе и Михаил.
— Не подъезжайте сюда. — Величко махнул рукой и прилег, услышав новый гул снаряда.
— Убит? — Михаил прыгнул с коня, бросился к Тахаву. — Жив! Давайте посадим его в седло. Вези, Сандро.
— Езжай ты, — предложил Элвадзе.
— Я не довезу, — сказал Михаил и стал поднимать башкира на своего коня. — Я с парторгом как- нибудь доберусь до леса.
Тахав молчал. Голова его потяжелела, клонилась вниз. В ушах раздавался сплошной шум, напоминающий гул водяной мельницы.
— Минируете мост, товарищ парторг? — спросил Михаил, проводив товарищей.
— Да, но немцы уже держат его под обстрелом.
— Мы с Ломакиным попробуем помешать им.
Михаил взял автомат Тахава, запас патронов и притаился за углом кооператива, в конце улицы, тянувшейся от моста, Михаил заметил трех мотоциклистов, которые обстреливали мост.
— Послужи, родной, — пробормотал он над автоматом, поставил прицел на шестьсот метров и пустил добрую очередь.
Немцы скрылись за хатами.
— Ставьте скорее мины, товарищ парторг! — крикнул Михаил, не спуская глаз с улицы.
Мины были установлены. Казаки побежали по огородам на восточную окраину. Михаил начал задыхаться. Длинная шинель путалась в ногах, за шпоры цеплялась ботва картофеля. Ему стало жарко. Пот капал с лица. Голова кружилась. Лицо пылало. Он стал отставать. Позвоночник болел, идти стало тяжело, больно.
— Товарищ Елизаров, не отставайте! — крикнул Величко.
— Бегите быстрее, — отвечал, задыхаясь, Михаил, — минируйте и тот переезд. Не успеем — прорвутся…
— А как же вы? — тревожился Величко.
— Потом я догоню.
Пластуны побежали. «Не удержали село, опять отступаем», — подумал с горечью Михаил. Он на ходу снял шинель, перебросил ее через плечо и зашагал по огородам, пригнув голову. Кругом жужжали пули, будто он проходил мимо пасеки. «Заметили, видно, гады, а тут проклятая лихорадка трясет», — с досадой подумал он.
Что-то шлепнулось об его голенище. Левое голенище наполнилось чем-то теплым, мягким. Михаил упал. Опираясь на локти, он пополз между ветвистой ботвы помидоров. Где-то совсем близко послышался шорох и посвист. Елизаров оглянулся. Будто пчела ужалила его в подбородок. Во рту стало солоно. Михаил приложил палец к подбородку. По кисти потекла струйка крови. «Почему же не больно? Может, так и умирают?»
Голова клонилась к земле, в глазах дрожала муть, но он полз дальше, добрался до сарая. Только
