Вскоре явился и фельдшер партизанского отряда. Словно вторая жизнь началась у Михаила.
— Ну, товарищ, — сказал ему командир отряда, — полежишь здесь, в нашем лесном госпитале. Может, удастся переправить и в настоящий. Теперь послушаем Костюшку. Рассказывай, что делается на селе.
— Веру, сестру мою, хотели повесить сегодня. Дали срок до утра, — заплакал Костюшка и еле договорил сквозь слезы: — Просветитель велел передать, что он просвещает кого нужно…
— Старик молодец, — сказал командир отряда. — А Веру надо спасти.
И он стал советоваться с партизанами, как лучше сделать налет на немцев. Костюшка слушал его, как, бывало, в школе на уроке истории. Он гордился, что командир отряда доверяет ему, говорит при нем о больших делах.
— Склад бы с боеприпасами взорвать, Дмитрий Иванович, — сказал Костюшка. — А то очень много навезли туда патронов и снарядов.
— Предложение твое, Костюшка, важное, — ответил ему командир. — Но это дело более сложное, чем налет. А взорвать надо, чтобы оставить немцев с пустыми руками.
Партизаны стали обсуждать способы взрыва. Предлагались разные варианты. Наиболее подходящим признали способ, который условно назвали «чучело». Костюшке этот вариант показался интересным и легким.
Времени для спасения Веры оставалось мало: полдня и ночь. А немецких солдат в селе много. Дмитрий Иванович решил отвлечь хотя бы часть гитлеровцев в лес…
Вскоре Костюшка поехал в село с самым старым партизаном, дедом Анисимом, столяром колхоза. В село въехали спокойно. Охрана, вылеживаясь на полуденном солнце, признала Костюшку за возчика, выехавшего утром с раненым, а деда с сумой за плечом — за нищего.
Староста крутился во дворе правления сельпо, где только что была организована прачечная. Он приказал Костюшке помогать прачкам: рубить дрова, носить воду. Паренек энергично принялся за дело. Немецкий старшина даже похвалил его.
— Бравер, юнге[9],— сказал он.
Вскоре появился на велосипеде молодой партизан, комсорг колхоза Максим Махнач. Майор Роммель, стоявший перед штаб-квартирой, окликнул велосипедиста, но тот проскочил мимо, устремился к мосту. Майор побежал за ним.
— Яков Гордеевич, — волнуясь, сказал Костюшка, — это Максим приехал. Дмитрий Иванович решил заманивать немцев на «волчью могилу», просил, чтобы вы повели их. А Максим бросится на вас как на предателя…
Глупому и дубиной не растолкуешь; умному достаточно и намека. «Просветитель» понял замысел партизанского отряда.
— Под печкой, что на ферме, пучок стеклянного волокна. Натри им все белье. Смотри, чтоб немцы не видели. Голыми руками не берись за волокно, — сказал староста и побежал за немецким майором.
Максима на мосту схватили патрульные. Подошел Роммель. Велосипедиста привели в штаб-квартиру, стали обыскивать. Гитлеровцы нашли в его волосах тонкую бумажку, скрученную в трубочку. Майор развернул записку. Максим рванулся, схватил бумажку, хотел проглотить. Солдаты скрутили ему руки, вырвали записку.
— Извольте полюбоваться, граф, — с укоризной сказал Роммель подошедшему старосте. — Партизан…
— Ай-ай-ай! — воскликнул «просветитель».
— У-у-у, предатель! — вырываясь, Максим подался вперед, ударил Якова Гордеевича ногой.
Роммель стукнул партизана рукояткой пистолета и стал читать записку: «Дорогой И. П., устрой этого парня на паровоз. Помоги нам достать б-п-сы, а то мы сидим ни с чем, осталось три пачки. Стоим на «волчьей могиле». Ваш Д.».
— Что значит «б-п-сы»? — спросил Роммель.
— Белорусские папиросы, — ответил Максим.
— Врешь! — крикнул майор и ударил молодого партизана. — Боеприпасы? Отвечай: где эта самая «волчья могила»?
— В лесу, где хоронят волков.
— Я тебя научу отвечать! — избивал Роммель комсомольца.
Вошел генерал Хапп. Роммель стукнул каблуками, доложил и подал генералу партизанскую записку.
— А что вы можете сказать, граф? — спросил генерал.
— Записка настолько примитивно зашифрована, — ответил «просветитель», — что мне все ясно. У партизан нет боеприпасов. Вот и послали этого парня на станцию, якобы на работу. Видно, и там у них есть свой человек…
Генерал Хапп и майор Роммель уединились в штаб-квартире. Парня решили отпустить как бы за отсутствием партизанских улик, но следить за ним, чтоб найти И. П. В лес немедленно послать карательный отряд, пока у партизан нет боеприпасов. Графа взять в проводники. Генерал положил руки на плечи майора и произнес напутствие:
— Грудь твою украсит еще один железный крест. Я уверен, что на этой «волчьей могиле» ты со своим отрядом устроишь партизанам могилу.
— А граф согласится, и надежен ли он?
— Ему теперь все равно. Старост партизаны убивают вместе с нашими людьми. Придется ему пообещать золотые горы.
Генерал приказал адъютанту позвать старосту. «Просветитель» вошел без шапки, поклонился. Хапп холодно улыбнулся.
— Ваше сиятельство — так, кажется, полагается величать вас? — подкупающе встретил он графа. — Я к вам обращаюсь от имени фюрера. Помогите нам найти стоянку партизан. Вы будете удостоены благодарности фюрера за вашу службу.
— Благодарность фюрера приятно иметь, но я хотел бы, господин генерал, получить от вас разрешение на владение моими землями, лугами и лесами.
«Просветитель» так сказал последние слова и так сложил руки, как будто ожидал, что генерал выдаст ему разрешение сейчас же. И действительно, Хапп тут же распорядился написать такую бумагу. Передавая ее графу, генерал не постеснялся сказать, что в случае чего проводник поплатится жизнью…
Солнце еще высоко светило над лесом, когда каратели на грузовиках с броневыми бортами подъехали к опушке, где Костюшка искал чеку. Из серого автомобиля вышли «просветитель» и Роммель. Майор приказал проводнику идти вперед, сам шел позади с пистолетом в руках. По глухой тропинке «просветитель» завел карателей в глубь леса, в тупик: впереди топь, направо болото, налево овраг. Каратели загрустили. Пропала храбрость, которую проявляли они на селе. Даже майор Роммель опасался такого леса. Уж в очень глухое место привел их граф-староста.
Хозяева леса ударили с фланга, из-за гребня оврага. Майор Роммель, распластавшись, дал команду открыть минометный огонь, занять круговую оборону…
Выстрелы далеко разносились по лесу. Услышав стрельбу, Михаил вздрогнул, приподнялся на локти. Преодолевая тягостную боль, он пополз к порогу.
— Есть ружье? — спросил он хозяйку, чистившую картошку для партизанского ужина.
— Куда ты, голубе, — засуетилась белоруска. — Без тебя управятся…
К вечеру партизаны вернулись. Принесли на шинели «просветителя», раненного карателями, положили рядом с Михаилом.
— Вы, наверно, плохое подумали обо мне на селе? — с трудом проговорил старик.
— Откровенно сказать, да, — повернулся Михаил лицом к «просветителю» и пожал ему морщинистую руку. — Теперь я понял: вы белорусский Иван Сусанин.
— До Сусанина мне далеко, — сказал «просветитель». — Мое имя Яков Гордеевич. Я думаю сейчас и диву даюсь: как немцы поверили мне? Правда, я до семнадцатого года работал кучером графа Прушницкого. Граф взял меня хлопцем с Полтавщины. Добра я не видел у него. Единственная польза — научился немецкому языку у управляющего имением, а в семнадцатом году спрятал на всякий случай документы
