взаимоотношения людей в этом городе, узнал, что здесь за публика. Каждый разговаривает о чем-то с сапожником в ожидании, пока будет прибита подметка. Тогда же я решил, что нужно убрать не только убийцу Ротвальдов, но и еще двух-трех мерзавцев, уверенных в своей безнаказанности и спокойно разгуливающих по Забегово. Так странно получилось, что фамилии этих людей начинали алфавит. Вы меня называете убийцей. А я убил хулигана и насильника, который и так рано или поздно кончил бы на виселице или в тюрьме. Я освободил город от страха. Ведь ни одна женщина не могла пройти в темноте через парк. Сам как-то спас одну от этих мерзавцев. А Боженцка? Процентщица и шантажистка. Да, шантажистка. Об этом вы, наверное, не знаете. Одалживала людям деньги под десять процентов в месяц и, если узнавала, что они занимали для покрытия недостачи или чтобы скрыть какие-то темные дела, умела и потом хорошо пощипать свою жертву. Творила свой бизнес тут, под боком у милиции, несмотря на это, вы ничего не могли с ней поделать. Так же как с Адамом Делькотом. Его шайка наворовала миллионы, причинила железной дороге огромный ущерб. Все это тянулось больше трех лет, банда организовалась еще до моего приезда в Забегово. И что? Воровали бы и дальше, если бы не я. Я не убийца, я сделал доброе дело – очистил город от заразы. Признаю, я не хотел, чтобы меня схватили. По крайней мере до того, как я покончу с Червономейским. Он был для меня важнейшей целью, долго я шел к ней. Он понял, от чьей руки дохнет. Когда я вошел в теплицу, он меня сразу не узнал. Пришлось объяснить, кто я. Ему стало ясно, что его ждет. Обещал отдать мне все, обещал даже больше, чем мог дать. Если бы я захотел, он бы упал передо мной на колени и ползал по земле, целуя мои ботинки! Я нажал на спусковой крючок. Это был прекрасный момент. Я мечтал о нем много лет, с тех пор как в Варшаве увидел этого мерзавца садящимся в машину. Теперь мне все равно, я сделал свое дело. Правосудие свершилось.
– Вы ошибаетесь, Бунерло, – ответил Зайончковский. – Это было не правосудие, а месть. Вас никто не уполномочивал вершить правосудие. Его вершит государство, и только оно. Не Люди, даже не сами судьи, они оглашают приговор от имени нашей страны. Вы тут много говорили о своих обидах. О пятнадцати годах тюрьмы, о том, как вы мучились после освобождения. Но вы никогда не думали о том, что заслужили наказание? Червономейский уговорил вас принять участие в краже со взломом, это правда. Однако вы не были ребенком. Сами по собственной воле пошли с ним. За золотом и бриллиантами, за шикарной жизнью на Западе. И там, на месте преступления, спокойно смотрели, как ваш главарь мучает стариков, а потом убивает их. Ни один из вас не попытался спасти Ротвальдов. Вы оба полностью заслужили приговор по вашему делу.
– Червономейский заслужил смерть.
– Приговор выносит государство. Но оно не мстит. Если бы тогда Червономейского взяли, он, скорее всего, получил бы высшую меру. Но государство, определяя наказание, дает человеку шанс исправиться и вернуться на правильную дорогу. Лишь в исключительных случаях назначается исключительное наказание – смертная казнь. Шанс исправиться дает и срок давности. Смысл его заключается в том, что даже убийце прощаются старые грехи, если он, не будучи задержан правоохранительными органами, в дальнейшем в течение двадцати лет вел добропорядочную жизнь. Потому что правосудие предполагает также умение прощать. Этим оно отличается от мести. Вот вы вспоминали о вынужденных уходах с работы, о крепко приставшей к вам кличке «бандит». Безусловно, это трудно было вынести. А вы искали помощи и защиты?
– Где бы я их нашел?
– В заводском совете, в партии или хотя бы у нас, в милиции. Наверняка вам протянули бы дружескую руку, как мы протягиваем ее тысячам людей, которые, выходя на свободу, дальше хотят жить добропорядочно, но оказываются в трудном положении. Даже фамилию вы могли сменить легально, а не с помощью туши и бритвы. Но вы не пошли этим путем.
Сапожник молчал.
– Вы оправдываетесь тем, что убили Адамяка, Боженцку и Делькота. Нас же упрекаете в том, что преступники сидели под носом у милиции, а мы об этом не знали. Это тоже правда. Но почему мы ничего не знали? Потому что такие, как вы, молчат и терпят бандитов, воров и процентщиков. Милиция не всезнающая. Чтобы что-то предпринять, нужно знать о преступлении. От кого, например, мы можем узнать о насилии, если весь город солидарно молчит? Боженцка шантажировала? Может быть. Но никто к нам не пришел и не обратил наше внимание на ее дела. Хуже того, когда мы шли к ней, чтобы найти запасы водки, ее всегда старались предупредить. Дальше, Делькот и его шайка. Достаточно было одного вашего слова поручнику Шливиньской, чтобы всю банду ликвидировали за десять дней. Но вы сказали об этом, лишь когда застрелили Делькота, а могли и должны были сказать два года назад, когда обосновались в Забегово. На восемь тысяч жителей города и не менее чем две тысячи приезжих нас, милиционеров, меньше тридцати. Откуда мы можем знать обо всем и эффективно бороться с преступностью, если общество не хочет нам помочь?
– Ну и что было бы, если бы я пришел и сказал, что Адамяк и его дружки изнасиловали в лесу девушку из соседней деревни? Вы бы все равно с ними ничего не сделали, потому что любая деваха предпочтет молчать, чем стать посмешищем всего города.
– Именно вы, – вмешалась Шливиньска, – и другие жители Забегово создаете такой моральный климат, что пострадавшие боятся прийти к нам. Вместо того чтобы разоблачать преступников, высмеиваете их жертвы. Кроме того, пан Бунерло, вы надели маску борца с преступниками исключительно для того, чтобы избежать правосудия за убийство Червономейского. Вы решили, что нас собьет с толку этот алфавитный список и мы будем искать сумасшедшего, убивающего без причины. А если бы вы не нашли преступников, то стали бы убивать невинных людей, как пытались это сделать с доктором Эмилиановичем?
– Нет! – энергично запротестовал сапожник. – Если бы я не знал об этих канальях, не убил бы ни одного невинного. Придумал бы что-нибудь еще, но садовод за причиненное мне зло не вышел бы сухим из воды. А зубной врач – это была шутка. Я хотел немного развлечься и вам дать работу. Вы ведь прекрасно знаете, что я стрелял не для того, чтобы убить. Я сам удивляюсь, что мне удалось с такого расстояния попасть в то большое окно. Действительно, я немного водил вас за нос, но с целью уйти от правосудия. Кстати, оно мне и не грозит. В этом отношении я спокоен, даже сейчас, сидя здесь.
– И все-таки вы не уйдете от правосудия, которое так высмеиваете.
– Уйду, уйду. Уже несколько лет я чувствую боли в животе. Я лечился, мне выписывали порошки и еще какие-то лекарства то от желудка, то от желчного пузыря. Ничего не помогало. Восемь месяцев назад врачи уговорили меня лечь на операцию. Она как будто удалась, но через три месяца боли возобновились. Тогда я понял, что у меня осталось мало времени. Я сильный человек. Смерти не боюсь. Боялся только, что не успею рассчитаться с кем следует. Поэтому я уговорил врача сказать мне всю правду…
Прощание с Забегово
Упакованный еще с утра чемодан ждал в секретарской. Накануне вечером коллеги организовали небольшую пирушку. Проходила она на квартире поручика Анджея Стефаньского. Барбара Шливиньска была искренне взволнована сердечной атмосферой этой встречи и подарком, полученным от людей, которых еще два месяца назад она вообще не знала. Сейчас эти люди прощались с ней с искренним сожалением и уговаривали ее остаться в Забегово навсегда.
