свою мысль, возразил:
– И все-таки это не дело для таких людей, как мы с тобой, – разбираться с деревенскими тупицами.
Пицци наклонился к товарищу:
– Наверху решили посмотреть, как толстяк справится с работой. Это его первое серьезное задание. Мы здесь, чтобы наблюдать за ним, усек?
«Толстяк» – это был Данте Бутафочи, служащий милиции Фоджи, всю жизнь занимавшийся чисто бумажной работой. В военное время ему присвоили звание комиссара полиции. Начальство не питало особых иллюзий по поводу его боевых качеств, а в Страмолетто он был послан только потому, что дело не представляло особой важности и никого другого под рукой не оказалось. Бутафочи при своем весе более 100 кило ненавидел подобные экспедиции. Но он столько раз провозглашал необходимость делом подтверждать свои убеждения, что не мог не подчиниться приказу и принять, наконец, активное участие в работе милиции. Вынужденный повиноваться и при этом изображать энтузиазм, Данте мог только молча проклинать свою несдержанность в речах, из-за которой ему приходится тащиться в горы, чтобы образумить людей, которые могут, к тому же, оказаться строптивыми. Да и неизвестно, как дальше пойдут дела на войне.
Перед отъездом из Фоджи Бутафочи, как и все, узнал о бегстве Муссолини. Это его немного ободрило. Он был не настолько ярым приверженцем Дуче, чтобы умереть за него. Но он не мог забыть, что в 1922 году, до прихода в Рим чернорубашечников, он был всего лишь мелким лавочником, бакалейщиком на грани разорения. Фашизм спас его. Ему нечего было терять, и он тут же записался в партию. Ему удалось проникнуть в организацию милиции Фоджи и благодаря усердию быстро подняться на более высокие ступени иерархии. Пока не началась война, он и его покойная жена Леон-тина успели насладиться спокойной жизнью в достатке и довольстве. Но сейчас Лсонтины уже не было рядом с ним, и Бутафочи предпочитал не задумываться над тем, что будет, если немцы проиграют войну.
В глубине души Данте Бутафочи был неплохим человеком, жестокость была не в его характере. Под суровой внешностью скрывалась чувствительная натура. Частенько ему случалось предупреждать жителей своего района о готовящихся арестах и даже иногда уничтожать доносы. Это был его способ не изменять своему прошлому. Но сейчас нельзя было разыгрывать из себя филантропа. Донос Лючано Криппа был прост и ясен: в Страмолетто предали Дуче. Данте убедил себя, что ему удастся одним криком напугать крестьян и призвать их к порядку. А уж кричать он любил и умел. Он арестует мэра-узурпатора и привезет его в Фоджу. Если все пройдет как надо, он сможет вернуться сегодня же вечером. В ресторане по соседству ему обещали приготовить «Лазань алла болонезе», а он обожал это блюдо. Эта мысль, а также перспектива показать себя большим начальником повергли его в состояние сладостной эйфории, из которой его вывела резкая остановка машины.
– Что такое?
Пицци обернулся к нему:
– Вы слышите, шеф?
Только теперь он заметил усиливающийся шум канонады. У него пересохло в горле, но он заставил себя держать марку перед подчиненными:
– Ну и что? Это всего лишь пушка.
Барбьери заметил слегка дрожащим голосом:
– Кажись, там сейчас жарко…
– Наши солдаты выполняют свой долг, Барбьери, а мы выполняем наш. В путь!
Пока машина набирала ход, Пицци покрутил ручку радио. Диктор сообщал, что 50-я и 60-я американские армии попали в окружение на пляжах Сорренто, откуда они не могут двинуться ни назад, ни вперед. Умиротворенный новостями, Бутафочи стал насвистывать «Джовинеццу». Вскоре они увидели Страмолетто.
На главной и единственной улице Страмолетто не было ни души, и, когда полицейская машина остановилась на маленькой площади, им показалось, что все жители покинули деревню. Трое оккупантов вышли из автомобиля, и Барбьери выразил свое мнение:
– Ну и дыра, шеф! Надеюсь, вечером мы сможем уехать.
Бутафочи нахмурился:
– Они, должно быть, нас увидели и попрятались в норы. Это доказывает, что совесть у них нечиста.
Внезапно Пицци, ошеломленно охнув и вытянув руку, указал на человека, идущего по площади в их направлении. Данте и Барбьери с трудом верили своим глазам. Сухой, как виноградная лоза, старичок, одетый в грязную красную рубаху, с мушкетом на плече неторопливо брел к ним навстречу. Придя в себя, Пицци воскликнул:
– Откуда взялось это чучело?
Против их ожидания удивительный человечек продефилировал мимо, не обращая на них ни малейшего внимания. Данте позвал его:
– Эй, папаша!
Пепе подошел к нему:
– Чего тебе, сынок?
Бутафочи покраснел от такого фамильярного обращения.
– Куда вы идете в этом костюме и с этим… этим мушкетом?
– Сражаться!
– Один?
– О нет! Нас целая тысяча!
Комиссар поперхнулся от удивления. Тысяча! Но ему говорили совсем другое. Тысяча? От страха у него похолодело в животе. Он уже собирался приказать Барбьери повернуть обратно в Фоджу и спросил, чтобы подтвердить свой рапорт:
– И кто командует этим войском?
– Гарибальди, конечно! И если неаполитанцы сунут сюда свой нос, мы их встретим как надо!
Пицци разразился смехом:
– Здорово! Приезжаем в захолустье, и единственный тип, которого мы встречаем, – чокнутый!
Старик подошел к полицейскому:
– Мальчишка, я научу тебя уважать старших!
Данте решил смягчить ситуацию:
– Дедушка, вы прекрасный пример для молодежи.
– Это правда, толстячок! По крайней мере, ты что-то понимаешь… не то, что этот дурак!
– Если бы все итальянцы были похожи на вас, Дуче быстро одержал бы победу!
– Дуче? Засунь его себе…
Барбьери прыгнул на старика и схватил его за плечи. Ему показалось, что он держит в руках скелет. Бутафочи вмешался:
– Оставьте его, Николо, он не в своем уме. Он повторяет то, что слышит вокруг. Мы приехали вовремя.
И, обращаясь к Пепе:
– Кто здесь представляет власть?
– Закон, вы хотите сказать?
– Пусть будет так, если хотите.
– В таком случае, это Джузеппе Гарджулло.
– Чем он занимается?
– А чем он должен заниматься? Он карабинер!
– Карабинер? Ведите меня к нему!
И, следуя за Пепе и его мушкетом, трио в черных рубашках отправилось на поиски Джузеппе.
Растянувшись на кровати, скинув ботинки, карабинер спал, устав от утренних переживаний. Барбьери растолкал его. Тот сел на кровати, протер глаза, зевнул, чуть не вывихнув челюсть. Он еще не пришел в себя, как строгий голос произнес:
