кто мог бы дать ему чувство превосходства, лишенным зависящих от него людей, которые могли бы восстановить его в роли правителя и опекуна. При полном отсутствии женщин, детей, негров, евреев или арабов Робинзон Крузо не может доминировать и порабощать кого-либо низшего, что столь важно для его выживания как венца творения. Так его первой и важнейшей задачей на острове становится создание воображаемого порядка.
Считая себя представителем высшей расы, Робинзон Крузо начинает изобретать низшее человеческое существо, могущее поддерживать в нем чувство господства. Поэтому несуществующие островитяне становятся воображаемой ордой злобных людоедов, нечестивыми дикарями, готовыми съесть беднягу Робинзона заживо. Опасность, говоря по справедливости, совершенно безосновательна. За двадцать восемь лет на острове Робинзона Крузо не потревожил ни один так называемый дикарь. Страх быть съеденным, подвергнуться нападению и даже быть замеченным местными жителями тщательно сфабрикован. Действительная же опасность лежит в том, что островитян не существует. Отсутствие кого- либо ещё — вот что сильнее всего угрожает Робинзону Крузо.
Ибо если не будет слабых и смиренных, как сможем мы укрепить сознание своего преимущества? Для того, чтобы обозначить себя цивилизованными, нам нужны якобы дикари. Для того, чтобы постоянно подпитывать иллюзию собственного здоровья, нам нужны якобы больные. Для утверждения нашей щедрости, нам нужны якобы бедные.
Если не будет людей, подойдут и животные. Сознание господства и власти поддерживается в Робинзоне Крузо его верными подданными: собаками, кошками, козами и попугаем. Все они, однако, есть лишь прообразы его самого главного питомца: Пятницы.
Определяя Пятницу как падшее существо, как зверя, нуждающегося в помощи, защите, приручении и спасении, Робинзон Крузо становится благодетелем, защитником, спасителем и творцом. Зверю нужно дать имя, его нужно научить есть, одеваться и говорить; ему нужно дать духовные наставления и правила достойного поведения, и нет конца трудам хозяина.
Послушный пес, говорящий попугай, съедобные козы. Не только эти архетипы ручных зверей предвещают появление раба, которого так же легко приручить. Сама земля, разграбленная и истощенная, предвосхищает появление такого покорного Пятницы. «Он дал мне понять, — говорит Робинзон Крузо, — что будет трудиться еще усерднее, если я скажу ему, что делать».
Пятница должен отказаться от своего прежнего «я» ради того, чтобы подняться на высшую ступень; Робинзон Крузо считает, что он жаждет этого и приемлет это с радостью. Он верит, что отречение от семьи, родины, культуры, и языка вполне формально для того, чтобы Пятница достиг высшей цели: стал бы верным слугой Хозяина острова. Но даже став таковым, Пятница продолжает оставаться опасным. Для того, чтобы оправдать акты агрессии как самозащиту, Робинзону Крузо необходимо продолжать опасаться призрачной угрозы.
В самом деле, злодейство кого-то другого — не только доказательство нашей правоты, но и высокоэффективное и часто необходимое средство для очистки совести. Называя островитян дикарями, Крузо — воплощение порабощения и притеснения — может очиститься от собственного варварства. Обвиняя женщин в ведовстве, мужчины-инквизиторы сумели назвать преследование своих беспомощных жертв священной миссией. Заподозрив евреев в тайном заговоре с целью установления вселенского господства, немцы начали прокладывать свой путь к владению миром. Называя наших соседей террористами, мы узакониваем нашу злонамеренную практику: похищение людей и заточение их в тюрьмы, пытки, убийства, бессмысленные бомбежки и мор голодом. Называя психически здоровых людей сумасшедшими, мы даем себе право под маской лечения изолировать и мучить слабых и бедных.
Таким образом псевдосострадательный психиатр несет жестокость и притеснение. Ему постоянно необходимо быть рядом со своими пациентами, чтобы построить картину восприятия себя самого. Он окружает себя якобы сумасшедшими, чтобы самому оставаться в здравом уме и твердой памяти. Чтобы чувствовать себя при деле, ему нужны беспомощные люди. А если таких вокруг нет, их надо найти. Он ставит несчастным диагноз, классифицируя их как исполненных угрозы монстров, и утверждает себя как сильного, умного и великодушного. Если же он не может найти таких несчастных, он их создает. Следовательно, высшая цель поиска психиатром низших духом есть превращение обыкновенных людей в сумасшедших.
Я слышу, как Кармель открывает дверь ванной комнаты и быстро ложусь в кровать, закрываю глаза и делаю вид, что думаю о субъектах и предикатах. Вот в этом примере грамматический субъект Ибрахим Ибрахим, подобно остальным трем элементам предложения, может выступать также и в качестве психологического предиката: Ибрахим Ибрахим едет завтра в Берлин.
Входит Кармель, я открываю глаза. Она улыбается; она завернулась в полотенце; оно закрывает её грудь, но лишь наполовину прикрывает её зад.
— Здорово, когда ты под горячим душем, а снаружи так холодно, да?
— Да, — отвечает она, — только у меня пошла холодная вода, так что пришлось быстро вылезать.
— Вот ведь, — говорю я и глажу её колено. — В следующий раз пойдешь первая.
— Прочитал? — спрашивает она.
— Нет, конечно.
— Вот и хорошо. Когда сдавать?
— Послезавтра.
— Ночевать останешься?
— Я бы с радостью, но не получится. У меня завтра утренняя смена. Надо быть в больнице в семь.
Что на самом деле не совсем правда: мне надо быть в больнице в три, как обычно. А вот проснуться пораньше я собираюсь — это точно.
Глава 6
Солнце уже высоко, но все вокруг до сих пор бесцветно. Временами Иерусалим похож на Северный полюс — такой же унылый и мрачный целыми неделями; из темных туч льет дождь, и ни луча света, ни дуновения тепла. Не то чтобы я бывал на Северном полюсе, просто мне кажется, что такая погода должна быть там, а не тут, в Средиземноморье. Здесь должно быть жарко и чувственно: каплями стекают мед и оливковое масло, фиги и гранаты зреют на больших деревьях, все такое сочное и буйное, на солнце блестит зеленое и красное.
Я уже успел принять душ, одеться, и вот теперь сижу за компьютером, пью вторую чашку чаю и слушаю «Lightning to the Nations» группы Diamond Head. Я встал рано с твердым намерением работать продуктивно и эффективно (два слова, которые очень нравятся моей маме). Ненавижу рано вставать. Вот почему я выбрал смену, которая начинается в три часа. Все остальные её терпеть не могут. Оделия, доктор Химмельблау, все медсестры и врачи в остальных блоках, все психологи, социальные педагоги, трудотерапевты, арт-терапевты, специалисты по психодраме. Они встают рано, скорее всего потому, что у них есть дети, и если бы они работали с трех часов, им нечем было бы заняться дома, потому что вряд ли они слушают хэви-метал и пишут работы по «Робинзону Крузо». Им вряд ли нравится возвращаться поздно вечером, усталым, к усталым супругам, и никто их не ждет с чашкой горячего чаю с мятой и с медом и с подробными планами касательно активной интерпретации ключевых сцен из великих мифов западной культуры. Вот они и спрашивают меня, мол, не буду ли я против взять все дни с трех часов и на следующей неделе, не понимая, что мне на самом деле нравится работать с трёх. Если работать в утреннюю смену, то надо приезжать к семи часам, а в восемь начинать будить Ассаду Бенедикт, Иммануэля Себастьяна, Урию Эйнхорна, Абе Гольдмила, Амоса Ашкенази, Ибрахим Ибрахима и Десту Эзру а потом снова Урию Эйнхорна, а потом всех сначала ещё раз. Это, знаете ли, труднее, чем уложить их спать.
Ночной смены у нас нет. В других блоках есть, и все их любят (за них больше платят), но доктор Химмельблау решила: если надо помочь пациентам достичь независимости и выйти из нашего учреждения, им надо самим преодолеть свои страхи и беспокойства и привыкнуть к жестокой реальности — спать без
