потихоньку нагревались — как сковородка, поставленная на плиту…
— Ну што, шмертные? — громко рыкнул старый седой вурдалак, слегка шепелявя из-за выпирающих клыков. — Тепло ли вам, дитятки, тепло ли вам, вкушшные?
Мы промолчали. Было ясно, что скоро на камнях можно будет яичницу жарить.
— Не пора ли ражайтишь? Вы в одну шторону, мы в другую, — не дождавшись ответа, продолжал вурдалак. — Только шперва поделитешь ш нами…
— Чем делиться?! — не выдержал Идио. — Вы всё сожрали!
— А пещёнка? А щердещько? А требуха? На ваш выбор — от каждого.
— Зверобой жри! — я скрутил ему фигу. — Ведьмака на вас нет, вымогатели!
— Тогда пекитешь щебе, пирожки! — злорадно осклабился седой. Стая поддержала его ехидным тявканьем.
— Несправедливо! — я с силой треснул кулаком по камню. Охнув, затряс рукой, дуя на отбитые пальцы. Сестра хмыкнула, придирчиво осмотрела высохшую майку и принялась её натягивать. — Скажешь, нет? Tertium nоn datur, либо заканчиваем жизнь в чьём-то желудке (тебе хочется? мне — нет!), либо сохнем тут, как дедушка Ленин! И пусть через тысячу лет над нашими мумифицированными останками учёные спорят, какому из племен принадлежат этот вид захоронения!
Идио побледнел, живо представив описанную мной картину, а Яна снова хмыкнула, надела рубашку и зачем-то принялась закатывать джинсы.
— Ну почему у нас нет никого, кто встал бы и показал выхухолям тамбовским, с какого конца редьку есть?! — тоскливо продолжал я. — Или, как вариант, старого проверенного АКМ с полным магазином… Где герой? Пусть скорей идёт!
Яна сладко потянулась, спрыгнула в воду и неторопливо пошлепала к берегу. Теперь был уже мой черед хлопать глазами и изображать вытащенную на берег рыбу. И это вопиющее отсутствие здравого смысла они называют Женской Логикой! Какая может быть логика в штурме горы, которую можно обойти? Или в делании того, что вы сами запретили делать?!
Идио не растерялся.
— Не надо, Дженайна, не надо, — каким-то особенно проникновенным и ласковым голосом заговорил он, повисая на руке Яны и пытаясь хоть немного её затормозить. Должно быть, и раньше имел дело с душевнобольными. — Они того не стоят, поверьте.
— Янка, стой! — заорал я, выходя из ступора и бросаясь следом. — И-иди… иди сюда!
Но Яна и не думала становиться чьей бы то ни было закуской. Шагах в пяти от берега она небрежно стряхнула Идио с руки, отпихнула меня и повернулась к вурдалакам.
— Как говорится, добрый вечер, начинаем наше телешоу, — кивнула она мохнатым. — Всё это очень мило, но не кажется ли вам, господа, что вы несколько ошиблись в выборе предмета для охоты? — Запнулась. Подумала немного. И, скрестив руки на груди, продолжила совсем другим тоном: — Вы без понятия, на кого тявкнуть посмели, редиски?
Неладно что-то в королевстве Датском, понял я, когда вурдалаки сперва посунулись вперёд (это понятно), но потом почему-то вдруг шарахнулись назад (непонятно) и, мелко дрожа, сбились в кучу (совсем непонятно!).
— Бить будете? — обречённо спросил седой.
— Э? — удивилась Яна.
— Ой, а тогда мы побежали? — несказанно обрадовалась стая. — Вшего доброго, гошпожа ве…
— Стоять, — приказала сестра. Вурдалаки снова затряслись. — Вещички.
На песок послушно шлёпнулись наши мешки и котелок.
— Свободны, — улыбнулась Яна. Волчишек как ветром сдуло, топот ног затих вдали.
— И это всё? — потрясся я.
— Ага.
— А почему?!
'Почему вы делаете глупости, а получается то, что надо?' — повисло в воздухе.
— Понятия не имею.
В разорённый лагерь было решено не возвращаться — никому не хотелось нарваться на ещё один «вдруг». Но Идио всё-таки сбегал туда, залил костёр ('А то и до лесного пожара недалеко, — нравоучительно заявила сестра. — Надо беречь природу, мать вашу!') и принёс оставшиеся вещи, а в это время я под чутким Яниным руководством учился разжигать костёр и доводил до готовности чудом уцелевшую кашу. С первым справился без труда: огниво так и не освоил, но в кармане лежало чудесное изобретение 20 века — зажигалка. Со вторым вышла заминка.
Солнце уже стояло высоко над головой, когда мы, позавтракав пересоленной и чуть подгоревшей кашей (я же говорил, заминка вышла), перешли речку вброд и вступили под сень леса, который Идио уважительно называл заповедным. Он был стар, наверное, старше камней, из которых были сложены стены Дуремора, стар, но не дряхл, и напоминал древнего героя, способного даже на пороге могилы узлы навязать из дюжины самоуверенных юнцов с мечами. Чем дальше мы углублялись в чащу, тем мрачнее и темнее становился лес. Ветви деревьев шатром смыкались над головой, солнечные лучи с трудом пробивались сквозь густые кроны, и на дне лесного подвала царил вечный полумрак. Мох и паутина свисали с ветвей, опавшая листва устилала землю, не было слышно ни пения птиц, ни голосов животных, только изредка каркали вороны и зверски кусались вездесущие комары.
Идио вздрагивал от любого шороха, беспрестанно оглядывался по сторонам, умолял нас ни в коем случае шуметь, не сходить с тропинки и в целом демонстрировал повышенную нервозность. Мы послушно кивали, тая в душе чёрные-пречёрные замыслы.
— Темнело за окном, и наступала ночь… — выбрав момент, вполголоса начал я. Тишина, как известно, хороша лишь в желудке, а тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадёт! Народная мудрость, между прочим.
— За кухонным столом сидели мужики… — охотно подхватила Яна. Идио посерел и, тяжело дыша, принялся хвататься за сердце.
— Весь вечер беспрерывно бил по крыше дождь, — наддал я.
— И гром гремел ужасно где-то у реки! — Яна легко перекрыла мой голос своим.
— А в доме шло веселье и гульба,
Никто не знал, что в этот миг
Охотник Себастьян, что спал на чердаке,
Вдруг потемнел лицом, стал дряхлым как старик! — обнявшись, загорланили мы на два немузыкальных, но очень громких голоса. Идио тихо взвыл и принялся рвать на себе волосы с твёрдым намерением остаться лысым как колено. Но нет у певца жалости к слушателю, лишь веление Музы…
— А-а-а-ахотник!! А-а-а-ахотник!! А-а-а-ахотник!! Охотник Себастьян!!!
Тройной вопль был слышен, наверное, в радиусе километра. С деревьев осыпалась листва. Бедняга Идио то серел, то белел, то зеленел, а фраза про 'поле у реки' и вовсе вызвала у него истерические всхлипывания.
— Откуда же он узнал? — бормотал парень. — Откуда? Пророк! Настоящий пророк!
За два часа вдохновенного исполнения панк-рока съесть нас никто не пытался — вся окрестная нежить разбегалась, куда глаза глядят на задних лапах, передними уши зажимая. Идио, оценив скорость разбегания зверья, задумчиво обронил, что в лирике Иномирья, есть Сила и Мощь, но жалкий человеческий разум постичь их не в состоянии. Получил в ухо (я тоже хотел, но Яна оказалась быстрее) и присоединился к нам третьим немузыкальным голосом.
Но человек идёт, а лес живёт. Растёт, меняется.
Охотится.
В Диком лесу охотятся почти все. Деревья душат ветвями, тропинка разверзается под ногами зубастой пастью, цветы норовят если не укусить, так отравить наивного Хранителя, а любая из тварей, что мелькают за деревьями и скалятся из кустов, теоретически может за секунду-другую превратить вас в подножный корм. Среди них есть двухвостые волчаруги — красивые, дымчато-серые зверьки, которые нападают на жертву, вскрывая мощными когтями грудную клетку и вырывая сердце. Гигантские жруны — ни дать, ни
