— Зачем? — вопрос был значительно тупее предыдущего.
— Очевидно, чтобы понять, что с девушкой случилось, — еще терпеливее сказала Яна.
— А здесь ты не можешь? — я вышел в число финалистов на приз 'Золотого осла'.
— Могу, но это, знаешь ли, неудобно. К тому же некрасиво оставлять несчастную валяться здесь как дохлую кошку.
— А если людей созвать? — 'И Золотой ослик присуждается…'
— Девушка жила одна. Можно, конечно, постучать к соседям, но если нам и откроют, то лишь для того, чтобы всадить в живот вилы и расколоть череп топором, — Яна с почти искренней тревогой потрогала мой лоб. — Идио, помоги мне. — Оборотень закрутил головой, таращась на Яну, как храбрый партизан на гестаповского палача. — Саня? — Я нашёл, что звезды сегодня удивительно хороши и заслуживают самого пристального внимания. — Эх, вы! Сильный пол, называется, — сестрёнка легко подняла труп на руки, пинком открыла дверь и, шагнув за порог, канула во тьму.
После залитого лунным светом двора темнота в доме показалась кромешной. Первым делом я наткнулся на лавку, вторым — зацепил пустое ведро, и оно, громыхая, покатилось по полу. Яна передвигалась по комнате так уверенно, будто видела всё.
— Сюда иди, — позвала сестра. Раздался стук — она куда-то, кажется, на стол, сгрузила тело. — На мой голос. Только осторожно, тут пол неровный.
Я зацепился ногой за выступающую половицу и растянулся на полу, основательно приложившись локтями и коленями.
— Спасибо, только что заметил.
Она бесшелестно, как тень, подошла и, ухватив меня за ворот (меня! Который на голову её выше!), одним рывком поставила на ноги.
— Запусти светляков, пожалуйста, мне нужен хороший свет. Я сказала, запусти. Я сказала, светляков, не огненные шары. Светляков, шбыш д'ахут!
Я пожал плечами, скомкал уже готовый пульсар и запустил к потолку стайку мерцающих шариков. Бело-голубое сияние осветило комнату, домовые и теневушки попрятались по углам, тени сказочных зверей задвигались, затанцевали на стенах, с любопытством приглядываясь к незваным гостям. Дом сиял прямо- таки хирургической чистотой, не хватало лишь таблички: 'Стерильно. Вход только в спецодежде'. Стены были белыми, потолок — белым, кружевные занавески — белыми, скатерть на столе — опять-таки белой, полотно, закрывавшее проход в другую комнату… а вот и не угадали, белым с чёрной каёмочкой. В начищенных боках кастрюлек и чугунков мы видели себя как в зеркале, а на натёртых до блеска половицах после каждого шага оставляли пыльные следы…
Но хозяйке, чья кровь сейчас пятнала скатерть, это было, мягко говоря, фиолетово.
На пороге появился Идио. Сказать, что он плохо выглядел, означало невообразимо ему польстить. На негнущихся ногах, с перекошенным лицом и блуждающим где-то в Заполярье взором он подошёл к скамье, стоявшей у стены, и почти рухнул на неё. Выудил из подсумка упаковку таблеток с яркой надписью «Прозак32» и кинул в рот сразу три штуки.
— Что ж, — Яна неторопливо вымыла руки в тазике, — приступим. Женщина, белая, возраст двадцать — двадцать пять лет, волосы темные, глаза голубые. На теле отсутствуют синяки и царапины, жертва сопротивления не оказала… при проникающем магическом сканировании на запястье левой руки обнаружена темная полоса, возможно, след от украшения типа браслет. Шейные позвонки сломаны… хмм…
Сестрёнка склонилась над телом с совершенно зверским (вообще-то бесстрастным, но от этого не менее зверским) выражением лица. Глаза её горели нездоровым интересом.
— Вы уверены, что сняли Полог? — замогильным голосом спросил Идио, чей взгляд выражал серьёзную озабоченность проблемами дрессировки лиловых крокодилов.
— Угу, — откликнулся я, шустро обшаривая шкафы и полки. Было время полуночного жора, и чтобы отбить у меня аппетит требовалось кое-что побольше и пострашнее мёртвой девушки. — Но она в своей жизни больше трупов видела, чем ты кроликов съел, два года скальпелем орудовать училась… Не трясись, ты опять всё не так понял! Никакой некромантии, Яна на доктора, на целителя, в смысле, училась, а на покойниках они тренировались. Мышцы отделять, внутренние органы извлекать, рёбра пилить, препараты всякие де…
Я неосторожно глянул в сторону стола и подавился словами утешения.
— Ну, как говорят наши американские коллеги, вставьте скальпель и поворачивайте его, пока рёбра не раскроются как ржавый разводной мост33, - сестрёнка сунула руку в развороченную грудину и принялась что-то ощупывать. — Ребята, если почувствуете, что начинает тошнить, выйдите, пожалуйста, за дверь.
— Откуда вы такие взялись на мой загривок?! — жалобно проскулил пучок нервов, в молодые годы отзывавшийся на имя Идио, и зажал ладонью рот.
Как уже упоминалась, Яна учится на юриста, и счастлива этим настолько, что Уголовный кодекс цитирует даже во сне. Но! У нашей мамы есть ма-а-ленький пунктик: она хочет (а желание мамули равносильно приказу), чтобы в семье был свой врач. И Яна, которая в отличие от меня, с мамой спорит редко, выслушала её доводы (экспрессивные возгласы вроде 'Я мать, я лучше тебя разбираюсь в том, что тебе нужно, потому что я старше') и сразу после школы подала документы в медицинский. Поступила без проблем (при всех тараканах у Яны фантастическое трудолюбие) и начала учиться.
Училась она два года. Ходила на лекции, без жалоб и воплей посещала практикумы, и после каждого визита в анатомический театр исправно смотрела цветные сны со столь лихо закрученным сюжетом, что поутру вся семья щеголяла роскошными лиловыми синяками под глазами. Измученное бессонницей младшее поколение не раз заводило разговор на тему 'А, может, не надо?', но всякий раз мамуся ледяным как айсберг голосом изрекала что-то вроде: 'Это нормальная реакция. Пройдёт. И пока ты живёшь с нами, изволь соблюдать, бла-бла-бла, слушать маму, бла-бла-бла, и не открывать рот, пока тебя не просят!' Далее следовала демонстрация женской логики с использованием приёмов дятловой долбёжки. Под конец папе (если крайних нет, их всегда можно назначить) высказывалась настоятельная рекомендация 'не портить девочке жизнь', и два дня нас обливали безмолвным презрением. Нас — это мужчин, ибо со стороны тихой девочки Яночки бунта никто, даже я, не ждал.
Но, как выяснилось, у неё были свои планы на будущее.
Кончился второй учебный год, Яна с блеском сдала летнюю сессию… и на торжественном ужине мимоходом сообщила: спасибо, мам, за твои заботы, но я забрала документы, потому что медицина — это не моё. И пока мама, потеряв дар речи, открывала и закрывала рот, как рыбка, вытащенная из воды, а я шумно аплодировал сестре, папа флегматично изрёк, что всегда знал: штопать — не в Яниной натуре. Вот рубить и кромсать — совсем другое дело. Мама потянулась за валерьянкой, а папа ещё флегматичнее поинтересовался, не возражает ли Яна против юридической академии. Яна не возражала.
…А сейчас мне уже пятнадцать, пора выбирать профессию, и мама всё чаще заводит разговоры, начинающиеся со слов 'Как ты относишься к медицине?'
— Сердце извлечено без использования хирургических инструментов… О, это мне? Спасибо, — одной рукой копаясь в ране, другой Яна в наглую экспроприировала только что состряпанный мной бутерброд и откусила от него внушительный кусок. Запинав как недостойную мысль сделать так, чтобы тело сестры нашли, но опознать не смогли, я принялся готовить второй бутерброд, вдвое больше первого. — Ещё бы лучка зелёного и помидорчиков… Черепная коробка пуста. Мозга нет, — она взяла труп за подбородок и бесцеремонно покрутила его голову вправо-влево.
— Как нет? — задушенно пискнул Идио. — Голова совершенно цела!
— Если ты считаешь, что извлечь мозг можно только проломив череп, мне искренне тебя жаль, — вытирая жирные пальцы о скатерть, заявила Яна. Я перестал жевать, предчувствуя очередную повесть из серии медицинских ужастиков, которыми студентов Яниной группы щедро потчевал преподаватель анатомии. — Когда-то давно в нашем мире правителей одной страны после смерти мумифицировали — это сложная процедура сохранения тела, во время которой все внутренние органы извлекаются. Так вот, чтобы извлечь мозг, жрецы вводили особый крючок в нос покойника, ломали перегородку решетчатой кости,
