Конечно, рельсы изрядно поржавели, с потолка и стен кое-где пучками свисали оборванные провода, а в некоторых местах пол был подтоплен или завален невесть откуда взявшимся хламом, но в целом скорость их продвижения была вполне приемлемой, и Велга прикинул, что если ничего не изменится, то к началу ночи они при таком темпе, пожалуй, доберутся до границ Первопрестольной.
При мысли об этом лейтенанта охватило волнение. Он не был дома около двух лет. Но в эти два года вместилось столько, что хватило бы, наверное, на все десять.
Да что там десять, размышлял он на ходу, подсвечивая дорогу лучом фонаря, поставленного на четверть мощности (энергии много не бывает, а судьба, как известно, не слишком благоволит к расточительным), вся сотня наберется. Я помню Москву довоенной, а какой она стата теперь, мне и представить сложно, как бы я ни старался. Точнее, представить можно, но вряд ли мои представления сильно совпадут с действительностью. И дело тут не только в прошедших годах и катастрофах. Дело во мне. В том, что я хочу видеть, а что нет. Но ведь что-то должно же было остаться! Соболь вон наш рассказывал, что Кремль как стоял, так и стоит, и вообще в центре сохранилось много старых домов. Чем черт не шутит — может, и наш цел. Посмотреть бы… Да боюсь, не до этого будет. Впрочем, как бы там ни было, а смотреть именно что придется. И желательно-в оба… Через два с половиной часа сделали привал.
Десяток километров — пустяковое, в общем, расстояние для привыкших к длинным переходам и маршам здоровых молодых людей, но когда обстоятельства не требуют особой спешки, то можно и поберечь силы. Выбрали место посуше, расположились у стен, вытянули ноги и закурили. Дым утягивало сквознячком в ту сторону, откуда они пришли, и некурящие Аня, Соболь и Охотники сели с наветренной стороны.
— Скучное место, — заметил Валерка. — И не сказать, чтобы приятное. Сзади темно, впереди тоже, и взгляду не на чем остановиться.
— Лучше скучное, чем опасное, — откликнулся Сергей Вешняк. — Для здоровья полезнее.
— Не скажи, Рязань, — оживился Стихарь, явно обрадованный возможностью потрепать языком. — Скучать очень вредно. По себе знаю. У меня от скуки в сердце томление делается, а в голове вроде как затмение. Ну, не то чтобы совсем, но все-таки. Прямо совсем больной мой организм становится от скуки.
— Он у тебя не больной, а дурной становится, — лениво возразил сержант. — Тоже, томление у него…
— И не от скуки, а от дурости, — ухмыльнулся Майер. — Я сам такой, знаю.
— Протестую! — помахал рукой Валерка. — Это не дурость, а живость характера. У нас с тобой, Руди, просто характер живой, понимаешь? А вот некоторым не понять этого ни в жизнь. Так что ты, камрад, не наговаривай на себя. Ну, и на меня заодно.
— Кстати, об опасности и скучной дороге, — сказал Дитц. — Сколько нам еще осталось, господа Охотники? И насколько этот остаток опасен? Это я к тому, чтобы знать, к чему готовиться.
— Осталось еще примерно столько же, — откликнулся Вадим. — А опасность… Раньше здесь было вполне безопасно. Да и сейчас тоже. Мы бы почувствовали, если что. Не говоря уж об Ане. Вот когда доберемся до Москвы, там да, всякое может быть. Особенно учитывая нынешнюю ситуацию.
— А что ситуация? — фыркнул Валерка. — Подумаешь, расколошматили десяток-другой вертолетов! Если даже эти машины такие умные, как вы говорите, или умный тот, кто ими управляет, то я все равно не понимаю, как можно определить, что это именно наша работа.
— Ты, Валера, рассуждаешь как человек, — сказал Карл Хейниц. — А они — машины. Мы не можем себе представить логику машинного разума. Так я думаю.
— И потом, — добавил Велга, — когда начинается война, никто не разбирает правых и виноватых. Ты просто уничтожаешь противника — и все. Даже странно слышать такое от полкового разведчика, и не самого плохого при том.
— А я что — я ничего, — пожал плечами ростовчанин и затушил окурок о бетонную стену тоннеля. — Война так война — дело привычное. Просто я подумал… а, ладно, не важно. Прямо заклевали меня со всех сторон, слова не скажи! Набросились. А еще товарищи, называется.
— Тебя, пожалуй, заклюешь, — усмехнулся Велга и поднялся на ноги. — Ну что, двинулись? Не знаю, как вам, а мне не хотелось бы ночевать в этом безопасном месте. И все-таки ночевать им пришлось в тоннеле.
Через час и десять минут после привала дорогу перегородил завал. Обрушилась часть бетонного перекрытия и вместе с вывалившейся из дыры землей обломки довольно плотно закупорили проход. Взрывать завал поостереглись, но и возвращаться назад совершенно не хотелось.
Пришлось расчехлить саперные лопатки и вспомнить фронтовые навыки. Навыки, как оказалось, никуда не делись, и через три с половиной часа непрерывных земляных работ в завале, под самым потолком, образовался лаз на другую сторону, в который вполне мог протиснуться даже гигант Малышев, не говоря уже об остальных.
— Отсюда до места около полтутора часов пути, — сказала Людмила. — Может, больше. Ну что, идем дальше?
— Я думаю, лучше утром, — откликнулся Велга, с искренним удивлением разглядывая свежую мозоль на ладони. — Надо же, мозоль натер. Кто бы мог подумать… Позор на всю Красную армию! Ну, да ладно… Мы подустали маленько с этим завалом, да и провозились с ним немало времени. Сейчас уже двадцать три сорок пять или, говоря гражданским языком, без четверти двенадцать. Значит, придем мы в лучшем случае в час пятнадцать. Или в час тридцать. А может, и позже. Что это значит?
— Это значит, — сказал Дитц, — что на поверхность мы выберемся где-то в два тридцать. То есть всего за полтора часа до рассвета.
— И будем порядком измотаны, — добавил Велга.
— Ночь — лучшая подруга разведчика, — выдал афоризм Шнайдер.
— А с подругой надо спать, — подмигнул Стихарь. — Так что, на боковую? Готов первым стоять в карауле, при условии, что ужин готовлю не я.
Двор был изрядно захламлен и весь зарос высокой травой, а дома, окружавшие его со всех сторон, выглядели на первый взгляд совершенно нежилыми.
Впрочем, Малышев прекрасно знал, что первого взгляда часто бывает совершенно недостаточно для оценки окружающей действительности, а потому смотрел долго и внимательно. Смотрел, слушал и даже принюхивался.
— Ну, что там? — спросил за его спиной Велга.
— Да вроде тихо все. Можно выходить.
— Тогда — вперед. Люди встретились им через полтора часа.
Полтора часа осторожного и стремительного движения сквозь проходные дворы по направлению к центру.
Скрываясь за листвой, прижимаясь к стенам домов, не задерживаясь дольше необходимого времени на открытом пространстве. Опасность тут была повсюду.
Об этом сразу, как только они выбрались из подземелья, сообщила Аня, и Охотники подтвердили ее слова. Да и сами разведчики шестым чувством опытных в военном деле людей понимали, что находятся не просто на чужой, а на враждебной территории, а значит, смотреть надо в оба, двигаться осторожно и оружие держать наготове. В такой ситуации Велге некогда было оценивать разницу между его Москвой, Москвой тридцатых и начала сороковых годов двадцатого века, и тем городом, по которому они пробирались сейчас. Он лишь отметил про себя, что дома изрядно подросли (очень многие, правда, были изрядно повреждены и несли на себе следы пожаров и общего запустения), улицы стали гораздо шире, а слева, на северо-востоке, виднеется небывалой высоты башня, отдаленно напоминающая то ли военный крейсер сварогов, то ли гигантский шпиль ушедшего под землю совершенно уже исполинского сооружения.
— Останкинская телебашня, — шепнул ему на ходу Соболь, заметив заинтересованный взгляд лейтенанта, и Велга понимающе кивнул в ответ, так и не поняв на самом деле, что это такое.
Да и некогда ему было вникать в подобные вещи, тем более что уже через несколько минут они услышали впереди слабый шум непонятного происхождения. То есть непонятным он показался лишь вначале, но стоило прислушаться и подойти чуть ближе, как стало ясно, что впереди — люди. Много людей. Толпа.
Все дворы, через которые они шли последний час, выглядели в общем и целом одинаково: густо и
