Тут появилась Вика с полными бокалами и запотевшим прозрачным кувшином.
— Чтобы два раза не ходить, — объяснила она, водружая поднос на столик и усаживаясь на свое место. — Ну, о чем беседуем?
— Они спрашивают, что такое Зона Омега, а я не знаю, с чего начать, — признался Хан.
— Тяжелый случай, — засмеялась Вика. — Но не безнадежный. Потому что с вами есть я — девушка хоть и несдержанная, но общительная и находчивая. Значит, так. Вот это место, где мы с вами сейчас все находимся, называется Зона Омега. То есть не только этот городок, но и окрестности в радиусе сотни километров. Таких зон на Земле несколько. Все они располагаются в труднодоступных и не особо комфортных для проживания местах. Эта, например, в предгорьях Гиндукуша. Сам Гиндукуш южнее. А километров через пятьдесят к северу начинается пустыня Каракумы. Поэтому и жарко. Ну, еще и лето, конечно… Не знаю уж, почему эти зоны называют именно так. Наверное, потому что «омега» — последняя буква греческого алфавита. Ведь все мы, кто здесь живет, в своем роде последние.
— Как это? — спросил Малышев.
— Очень просто, — сказал Хан. — Вика имеет в виду, что мы для остального общества являемся последними по степени своей полезности. Иногда настолько последними, что уже даже и вредными. А в некоторых случаях и опасными. Было когда-то такое выражение «последние негодяи», знаете? Вот это в каком-то смысле про нас.
— Так вы всего-навсего зэк, что ли? — усмехнулся Стихарь. — Тю, делов-то! А я уж бог знает что себе вообразил.
— Что такое зэка? — спросил Хан.
— Зэка — это значит заключенный, — пояснил Велга. — Человек, совершивший какое-то преступление против общества и отбывающий за это преступление наказание. В тюрьме или в специальном месте заключения, которое и называют «зоной».
— А, я вспомнила! — заявила Ирина. — Но это давно было, лет двести назад, наверное. Сейчас таких зон нет. И тюрем нет, если вы тоже забыли.
— Как это, нет тюрем? — не поверил Валерка. — Если нет тюрем, значит, нет и преступников. Разве такое может быть?
— Странные вы все-таки, — качнул головой Хан. — Я понимаю, что память можно стереть, но чтобы до такой степени… Впрочем, если даже вы просто хотите такими казаться — это ваше дело.
— Мы не кажемся, — заверил его Дитц. — Мы на самом деле такие. Можешь не сомневаться. Так что там насчет преступников? Вы, значит, не заключенные? Но сами же сказали: зона, последние негодяи…
— Я сказал так, чтобы было понятнее. Мы не преступники в прямом смысле этого слова. Как бы вам объяснить… Мы просто выбиваемся из нормы, понимаете? Вот взять, например, Вику. Она сама только что говорила, что бывает очень несдержанной, и если ее вывести из себя, то может такое натворить, что и себя не помнит. Ударить, например, чем-нибудь тяжелым или оскорбить, накричать… Я тоже в какой-то мере этим страдаю. Но у меня еще и другое есть. Например, я считаю, что женщина не может быть равной мужчине, как это принято в нашем обществе. Женщина в первую очередь должна рожать, а во вторую быть мужчине во всем помощницей. Так, как это и было когда-то. У нас же все устроено неправильно, и общество в этом смысле тоже устроено неправильно…
— Ну, все, — сообщила окружающим Вика. — Хан сел на своего любимого конька… Эй, дружок! Ты не забыл, что у нас не диспут, а просто дружеская беседа? Потом изложишь ребятам свои взгляды на женщин, ладно? Если им будет интересно. Потому что нам с девочками уж точно неинтересно. Мы все это уже сто раз слышали.
— Вот, — сказал Хан. — Видите? Мужчина говорит, а она… В общем, думаю, вы меня поняли. Ну, про себя и Наташу Ира вам сказала. И у всех остальных, которые здесь, тоже есть свои… скажем так… отклонения. Разные отклонения. Кто-то просто умственно отсталый, и ему проще жить здесь. В раннем детстве не выявили, а потом было уже поздно… Но такие сами сюда просятся, им тут легче. Кого-то сюда направляет Совет по Этике и Морали, как, например, меня, Вику, Иру, Наташу и многих других. Есть и такие, кто вроде бы и нормальный по всем параметрам, а все равно здесь живет, потому что считает, что общество к нам, «окаянным», несправедливо, и они, видите ли, в знак протеста желают разделить с нами нашу судьбу. Чудаки. Разве можно разделить чужую судьбу? Судьба не делится, она у каждого своя.
— Ну, с этим можно и поспорить, — сказал Велга. — Однако лично я все равно пока еще не до конца понял. Ты говоришь — не преступники, а просто отклонение от нормы. Но ведь преступники и есть отклонение от нормы! Они нарушают, преступают общественные нормы, которые закреплены законом, и за это их наказывают, изолируют от этого самого общества. Именно потому изолируют, чтобы они не мешали другим, не создавали им неприятностей и угрозы для здоровья, жизни или имущества, собственности. Как, ты говоришь, вас называют?
— Теперь и вас тоже, кстати, — напомнил Хан. — «Окаянные».
— Ну, да и нас, конечно, извини. Так вот, я что-то пока не вижу принципиальной разницы между преступниками и «окаянными». То есть разницу я… э-э… улавливаю, но, по-моему, она не столь уж и велика.
— Между прочим, — вступила в разговор Аня. — Я где-то читала, что в прошлом, во времена Петра Первого и раньше, преступников так и называли — «окаянники».
— Вот видишь! — сказал Велга.
— Не знаю, не знаю, — покачал головой Хан. — Я не специалист-историк. Да и вообще считаю, что история — штука довольно гибкая. Как кому надо, так ее и поворачивают. Факты, разумеется, остаются фактами, но вот их трактовка… Я, как было уже сказано, не историк. Я инженер по профессии. Но даже я помню из общего курса, что преступниками в те времена, о которых вы говорите, были в основном те, кто забирал себе чужую собственность. Тем или иным путем. С помощью прямого насилия, или грабежа, или тайно, без ведома владельца. То есть воровства. И преступников этих так и называли: грабители и воры. Так или нет?
— В общем и целом — да, — согласился Велга. — Но были не только грабители и воры. Были убийцы, насильники, саботажники, вредители, шпионы, просто хулиганы, наконец.
— Понятно. У тебя неплохие знания для человека, которому стерли часть памяти. Ну да ладно. В массе своей основной, повторяюсь, это были именно грабители и воры. Так?
— Ну… наверное. Хотя точная статистика мне не известна.
— Бог с ней, со статистикой. Так вот. Здесь, в Зоне Омега, нет ни воров, ни грабителей, ни тем более убийц. Точнее, один убийца здесь есть, но он сам решил жить в Зоне Омега. Убил человека по неосторожности, случайно, и решил, что ему не место в нормальном обществе. Но его никто не судил. И никто не наказывал. Он сам себя так наказал. А почему нет воров, и грабителей?
— Если ты сейчас мне скажешь, что их нет здесь потому, что нет вообще… — начал Стихарь.
— Именно это я и хочу сказать. На Земле уже давно нет ни воров, ни грабителей. Потому что нет частной собственности. И деньги тоже практически утратили полностью свое значение. Зачем, скажите, воровать или грабить, если все, что тебе нужно для жизни, можно взять совершенно бесплатно? Нет, как хотите, а не верю я, что современный человек, пусть даже и со стертой частично памятью, может ничего этого не знать.
— Да ты не мучайся, — успокоил его Дитц. — Мы потом расскажем, кто мы на самом деле. Просто история это длинная, и поверить в нее еще труднее, чем в то, что нам стерли память.
— Честно признаться, надоело ее рассказывать, — добавил Велга. — Да и опасались мы. Один раз уже рассказали, и чем кончилось? Зоной Омега. А зона, она всегда зона. Сколько бы свободы и комфорта тебе в ней ни предоставляли.
— Нет, подождите, господа-товарищи, — сказал Валерка. — Я так и не понял… Хан, братское сердце, ты что, хочешь сказать, что на Земле самый настоящий коммунизм наступил? Сбылась мечта пролетариата и трудового крестьянства?
— Ну, если совсем грубо, то, наверное, да, это можно назвать и коммунизмом. Мы^ правда, говорим иначе. Эпоха ОВС. Эпоха общества всеобщей справедливости.
— Вот это да… Но… твою мать! Что же это тогда получается?! На всей Земле коммунизм, а нас, его, можно сказать, строителей и зачинателей, пламенных за него борцов, в зону определили? Да нас должны
