— А как вы думаете, знает прислуга лиц, посещающих ее господ?
— Обязательно должна знать.
— Ведь иначе и быть не может?
— Конечно, ваше...
— Из этих друзей убиты вместе с Пальмеро Салазар, Маркес и Сандоваль. Спросите у прислуги имена всех тех, которые чаще других посещали Пальмеро, и тогда вы сами сообразите, кого из них нет между убитыми. Я думаю, это очень не трудно и, может быть, сделано без особенной траты времени и без необходимости поднимать на ноги весь штат ваших служащих. Разве не так?
— Светлый, проницательный ум вашего превосходительства вне сравнения... Я в точности последую вашему мудрому указанию.
— Лучше было бы, если бы вы могли обходиться без моих указаний. Мне никто не помогает и не указывает; я все должен делать и до всего додумываться сам лично, поэтому мне и приходится слишком много работать.
Сеньор Викторика невольно опустил глаза перед устремленным на него огненным, повелительным и вместе с тем презрительным взглядом Розаса.
— Так вы теперь знаете, что вам нужно делать? — снова раздался сухой и резкий голос диктатора.
— Знаю, ваше превосходительство.
— Более ничего особенного не происходило в эту ночь?
— Донна Каталина Куэто, вдова-портниха, приходила жаловаться, что Гаэтано избил бичом ее сына, прогуливавшегося верхом на площади Эль-Ретиро.
— Сын ее занимается чем-нибудь?
— Он студент математики.
— Чем объясняет Гаэтано свой поступок относительно него?
— Говорит, что он спрашивал у студента, почему тот не надел на свою лошадь федерального недоуздка. Студент — он еще мальчик, лет семнадцати, — ответил, что лошадь его и без всяких федеральных значков добрая федералка. Тогда Гаэтано и начал хлестать мальчика, пока тот не свалился с лошади.
— В нынешнее время самые опасные унитарии — именно эти молокососы, — задумчиво проговорил Розас.
— Я уже имел честь докладывать вашему превосходительству, что студенты и женщины неисправимы. Нет никакой возможности заставить студентов носить федеральные значки. Как только они завидят меня на улице, то тотчас же демонстративно вынимают значок из бутоньерки и кладут его в карман. Точно так же ничего не поделаешь с женщинами: не хотят носить значок на чепчиках, да и только! Одни старухи слушаются, а с молодыми нет никакого сладу. Не лучше ли было бы вашему превосходительству ввиду этого непослушания, воспретить ношение чепчиков.
— Они должны слушаться, должны, понимаете? — произнес Розас с ударением. — Пока еще не время применять одну меру, которая вам еще и в голову не приходила. Гаэтано сделал хорошо. Пошлите сказать той портнихе, чтобы она более не жаловалась и благодарила Бога, что сын ее за свое вольнодумство отделался так дешево... Есть еще что-нибудь?
Более ничего, превосходительный сеньор. Ах, да! Я получил от троих благонадежных федералистов прошение, в котором они ходатайствуют о разрешении им устроить лотерею по случаю майских празднеств.
— Пусть устраивают, но под наблюдением полиции.
— Быть может, вашему превосходительству угодно будет приказать сделать какие-нибудь особенные приготовления к майским торжествам?
— Разрешите устройство на площади деревянных лошадок и мачту для лазанья.
— Более ничего?
— Перестаньте предлагать мне такие глупые вопросы!.. Разве вы не знаете, что двадцать пятое мая — празднество унитариев?.. Положим, вы испанец и...
— Не имеете ли ваше превосходительство еще каких-нибудь приказаний на сегодня?
— Нет. Можете уходить.
— Сегодня же утром исполню все, что ваше превосходительство изволили приказывать насчет служанки.
— Я ничего вам не приказывал, я только дал вам урок.
— Благодарю ваше превосходительство, и...
— Не за что.
Викторика почтительно раскланялся с отцом и дочерью и оставил эту комнату, в которой он, подобно всем, имевшим в нее доступ, отдал свою дань унижения, страха и низкопоклонничества, не зная даже, удалось ему угодить Розасу или же он только раздражил его. Эта неизвестность, в которой систематически держал диктатор своих приближенных, была в высшей степени мучительна, но Розас находил нужным поступать так, чтобы они не знали, доволен он ими или нет; он был убежден, что если выказывать им постоянное неудовольствие, то они от страха разбегутся от него, а если всегда хвалить — они зазнаются и сделаются чересчур фамильярными с ним.
Глава X
ТИГР И ЛИСИЦА
После ухода начальника полиции наступило продолжительное молчание; отец и дочь сидели молча, потому что каждый был погружен в свои размышления, а мулат молчал по той уважительной причине, что крепко спал, раскинув руки на столе и уткнувшись в них носом.
— Иди спать, — проговорил, наконец, Розас, обращаясь к дочери.
— Мне не хочется спать, татита.
— Все равно. Уже поздно.
— Но вы остаетесь один.
— Я никогда не бываю один. Сейчас должен приехать Спринг. Я не хочу, чтобы он тратил время на комплименты тебе. Уходи.
— Хорошо, татита. Позовите меня, если вам понадобится что-нибудь.
Поднявшись и поцеловав у отца руку, донна Мануэла взяла одну из стоявших на столе свечей и удалилась во внутренние покои.
Диктатор тоже встал и с заложенными за спину руками начал ходить из угла в угол по столовой.
Минут через десять до его чуткого уха донесся звонкий стук копыт быстро приближавшихся к дому лошадей.
Розас в это время стоял возле мулата. Убедившись, что лошади остановились перед крыльцом его дома, он дал бедняге такой подзатыльник, что тот, наверное, расквасил бы себе свой крохотный тупой нос об стол, если бы не подложенные руки.
— Ай! — взвизгнул несчастный мулат, в испуге вскакивая и не будучи в состоянии сразу сообразить, что с ним случилось, хотя ему пора было бы привыкнуть к подобным сюрпризам в доме Розаса.
— Что с вами, ваше преподобие? — спокойно проговорил диктатор. — Я только нашел нужным разбудить вас, потому что опять являются гости. Потрудитесь сесть рядом с человеком, который сейчас пожалует сюда, и обнимите его, когда он поднимется, чтобы уйти.
Мулат с секунду пытливо смотрел в бесстрастное лицо Розаса, затем с плохо скрытым неудовольствием кивнул головой.
Розас сел на свое прежнее место.
Явился Корвалан.
— Англичанин приехал? — спросил Розас, не дав старику разинуть рот для доклада.
— Приехал, ваше превосходительство.
