– Тогда сиди и не шевели себя.
Студент продолжал говорить о французской революции.
– Че ты говоришь? – сказал ему Камбала. – Ты сам работать не умеешь, спину гнешь худо, а учишь! Поехал бы работать как кули?
– Он новое людям говорит! – заступился Сплин.
– Че новое? Это еще до рождения Христова у нас было общество и артель. Общая земля. Отобрали все у богатых! И сейчас так делают… А че он? Не знает ничего!
Сашка плюнул и ушел. Женщины, сидевшие в углу тихой кучкой, чуть слышно запели грустную песню.
Василий услыхал еще слабый, но уже выводивший всех в силу знакомый голос.
Федосеич достал бутылку водки и пригубил.
– Красивый ты, Васька! – сказал он вдруг. – Надо бы тебя во флот. Таких берут. Шкипер на корабль возьмет в любое государство… Таких белых, русых, здоровых любят на кораблях. Флот плавает по всему свету, и везде видят, какой у них в государстве красивый народ. Вот, мол, у нас! А придешь к ним в порт, там крючки, мелкота, черные как вороны, каркают по-всякому, менялы зазывают кто куда может, людей сманивают с конвертов на пароходы. Или бывают черны волосом, тоже красивые, с таким отливом. Это итальянцы. А потом все смешается, и не знаешь, кого били и кто тебя, все государства.
– Зачем дерутся?
– Да все из-за того же!
Дуня вышла из угла и приподняла над шалью плечи в сборчатой кофте.
– Круши! – сказал Спирька, только что испытавший вкус матросовой бутылки.
Хор грянул плясовую, Тимоха защелкал ложками и прошелся, раздвигая круг.
– Помнишь, как Ванька Бердышов, тварь, тигр, все тебя выбирал? «Эх, Дуня, ягода моя, пошто любишь ты Ивана?» Под энту же песню.
– Эх, я за то люблю Ивана, голова его кудрява, – грянул хор.
Тимоха бил дробь, как бывалый лошкарь, и слегка пританцовывал. Дуня поплыла.
– Эх, я за то люблю Ивана, голова его кудрява! – повторила она.
– Гуляй, пока потоп! Вода спадет, кроме работы, ничего не увидим! – кричал Тимоха.
– Эх, я за то люблю Ивана, голова его кудрява! – словно молотами бил хор в перебой голосов.
– О-го-го-го-го-го-го! – басили мужики.
– Ух-хо-хо-хо-хо-хо-хо… – подхватывали парни.
– И-ии-их! – взвизгнула Ксенька.
– Эх, Дуня, ягода моя, за что ты любишь Ивана… – повторял хор.
– А я за то люблю Ивана, голова его кудрява… – в голос разухабисто орали молодые бабы.
Студент вспомнил, как он говорил сегодня с Дуней о будущей свободе и равноправии женщин. Сейчас он чувствовал себя слабым среди этого вдруг забушевавшего моря человеческой страсти.
И это были те же люди, которых он часто видел, они рыли и рыли свою мокрую землю.
«Они готовы… Готов ли я? Не прав ли Камбала? Может быть, они все больше меня знают?» – что-то кольнуло его неприятно. Дверь распахнулась, и вдруг грянула гармонь во всю растяжку. С копной кудрявых волос сияющий спиртонос – Андрюшка Городилов. Сейчас даже Егор почувствовал себя на миг побежденным. «Без спиртоносов и спирта ни один прииск еще не жил!» Он уже это знал. Сейчас не гнать же его…
Андрею уступили место, подали табурет. От нечего делать на досуге, Ломов изладил мебель президенту.
Дуня низко поклонилась и выбрала Василия. Он ударил себя по сапогам и прошелся по избе. Дуня поплыла, как по воздуху. Она посмотрела на Ваську через плечо, и улыбнулась ему застенчиво, и выгнула плечо, и чуть заметно из-за другого плеча кинула лукавый взор сидевшему рядом с гармонистом Илье, а потом зажмурилась от восторга и скрытой нерастраченной силы.
Кто-то говорил Егору в ухо:
– Нация твоя разбежалась, Егор Кондратьевич! Курские сбежали. Сапогов уперся. Вся артель Никиты уехала отдыхать к нему на Утес. Народу стало меньше.
– Хлеба меньше идет! – сказал другой голос.
– Да, намыли, и хватит! Я тоже завтра помчусь с большой водой. А то далеко ли до греха!
Катька затянула концы платочка. Ее вывел Налим, И она скромно поклонилась.
– Ну, чертова кукла! – сказал ей Налим.
– А ну, покажи им зубки, сельдяная акула! – сказал отец.
Налим, заломив голову и подпирая ладонью затылок, заходил в присядке.
– Дай-ка мне гармонь, – обратился Федосеич к Андрюшке. – А ну, Катька, как отец учил, давай по- морскому. Налим, не мешай ей, она без тебя лучше спляшет. Не ты тут…
Катька легко запрыгала, разводя руками, и сначала слегка пробарабанила каблуками по всей комнате, а
