— Не уезжал, но поистине против моей воли, эти разбойники-французы обобрали меня и засадили.
— И вы, вероятно, теперь наверстали потерянное?
— Гм! Не очень-то, я почти разорился, барон.
— Успокойтесь, любезный Жейер, я вовсе не мечу на ваш кошелек, я богат.
— Тем лучше, тем лучше, хотя вы, право, ошибаетесь на мой счет, и то малое, что я имею, вполне к вашим услугам.
— Благодарю, мне это не нужно. Желаю я от вас только сведений о некоторых лицах.
— Надеюсь, что буду в состоянии сообщить их.
— Вы, без сомнения, знаете семейство Гартман?
— Отлично знаю. Филипп Гартман много заставил говорить о себе во время осады; это упорный француз. Он особенно ненавидит пруссаков.
— Я понимаю это, — возразил Штанбоу смеясь, — недаром он и ненавидит их! Куда он девался?
— Все в Страсбурге. Во время осады он играл видную роль. Дом его был разрушен гранатами, старуха мать его убита. Когда же ему сообщили это страшное известие, он бровью не повел, не содрогнулся даже и остался тверд и непоколебим на опасном посту, который избрал.
— Да, — пробормотал Штанбоу задумчиво, — это человек души возвышенной и благородной.
— Его и еще двух-трех членов муниципального совета хотят засадить в крепость в Майнце.
— Это решено?
— Не совсем, но решение не замедлит. — Настало молчание.
— Вы ничего не говорите о его семействе, — продолжал барон, помолчав минуты две-три.
— И говорить нечего, все выехали из города незадолго перед осадою.
— Все до одного?
— Кроме раненного офицера, который лежал у них в доме; если не ошибаюсь, это был жених дочери Гартмана.
— Ага! Куда же офицер девался?
— Никто не знает этого. Во время осады он дрался как лев и оказал громадные услуги, дня же за два до входа прусских войск он вдруг исчез, вероятно, был убит, пытаясь пробраться сквозь неприятельские линии.
— Мало вероятия, тело его нашли бы.
— Вы правы, так ему удалось бежать.
— Со времени занятия города не возвращалось никого из членов семейства Гартман?
— Им и отваживаться на это нельзя: все они отмечены красным карандашом. Мишель, старший сын, говорят, командует отрядом вольных стрелков в горах; Люсьен, младший брат, поступил в другой отряд. Ведь вы же знаете все это?
— Приблизительно. Нет ли каких вестей о госпоже Гартман и ее дочери? Им, разумеется, нет препятствия вернуться, если они пожелают.
— Вероятно, они не имеют такого намерения, потому что о них ничего не было слышно.
— Вы уверены в этом?
— Как нельзя более. Дом Гартмана под наблюдением, никто ни может, ни войти, ни выйти оттуда незаметно.
— И неизвестно, где они находятся?
— Некоторое время их полагали в Меце, но, должно быть, они туда не ездили.
— А!
Барон задумался, но вскоре опять поднял голову и продолжал равнодушно:
— Благодарю вас, любезный Жейер; это все, что я желал знать о семействе, которым сильно интересуюсь вследствие продолжительных сношений моих с ним. Поговорим немного о наших друзьях. Что сталось с ними?
— С кем же, например, барон?
— Да вот хоть бы с веселым нашим барышником Ульрихом Мейером, или, если предпочитаете, с бароном Бризгау.
— Бедный барон! Печальный был его конец.
— Что вы!
— К сожалению, так. Эти воплощенные черти вольные стрелки схватили его и повесили без дальних околичностей.
— Какая неприятность для него! Верно, он был неосторожен. Порой он, бывало, сболтнет лишнее. Упокой, Господи, его душу! Какой он был веселый собеседник. А что графиня фон Штейнфельд, имеете вы о ней сведения?
— Как же, она в большей милости, чем когда-либо, она оказывала и ежедневно еще оказывает нам громадные услуги, или, лучше сказать, старается оказывать, так как с некоторых пор часто ошибается, но вовсе не по своей вине — ее ненависть к французам сильнее прежнего.
— Почему же так?
— Кажется, вольные стрелки захватили и ее вместе с бедным бароном Бризгау. Эти мерзавцы, которые все, надеюсь, будут расстреляны, в один прекрасный день заставили ее присутствовать при казни барона, но так как им не удалось напасть ни на малейшее доказательство вины с ее стороны, то пришлось возвратить ей свободу. Она до того была перепугана, что почти слегла. Теперь она в Страсбурге.
— Где она живет?
— На улице Голубое Облако, в немногих шагах от Филиппа Гартмана.
— Я засвидетельствую ей мое почтение. А графиня де Вальреаль, в которую казались так влюблены, вы не видались с нею?
— Конечно, нет, и душевно этому рад. Вот дьявол-то женщина!
— Ну, уж не такой дьявол, — с улыбкой возразил барон, — да и вы, любезный Жейер, помнится мне, некоторое время…
— Ради Бога! Барон, пощадите, не напоминайте… — Штанбоу пожал плечами и встал.
— Вы уходите? — спросил банкир.
— Да, я получил от вас желаемые сведения, что же мне тут делать больше? Оставляю вас с господином Варнавою Штаадтом, ведь вы сказали, что вам нужно свести с ним кой-какие счеты.
— Долго вы намерены пробыть в Страсбурге?
— Не более двух-трех дней.
— Увидимся мы еще до вашего отъезда, барон?
— Вероятно.
Он надел перчатки и взялся за шляпу.
— Чуть не забыл! — вскричал он, ударив себя по лбу. — Не известно ли вам, — прибавил он значительным тоном, — место, где альтенгеймские вольные стрелки выбрали безопасное убежище для своих семейств?
— Нет, барон.
— Недели две назад я случайно слышал, как оно называется, хотя не имею понятия, где это, — вмешался пиэтист.
— А называется оно как?
— Дубом Высокого Барона.
— Благодарю, более вы ничего не знаете?
— Ничего. По-видимому, место это известно не многим и тайна хранится строго.
— Еще раз благодарю, господа, доброй ночи. — Барон вышел на улицу.
Не успел он ступить на площадь Брогли, как на него внезапно кинулось несколько человек и, не дав времени вскрикнуть или стать в оборонительное положение, завязали ему глаза, скрутили руки и ноги, завернули в плащ, один из них перекинул его себе через плечо и все скрылись во мраке в ту минуту, когда тяжелые и мерные шаги прусского патруля раздались на углу площади.
Люди, напавшие на барона, были в черных масках, похищение совершилось с необычайной, изумительной быстротой и ловкостью, и ни одним словом не обменялись исполнители смелого
