только начинались.
— Итак, — продолжал дядюшка Бэн, — договоримся, что вера — это осознанное знание, все прочее — суеверие. И если теперь я расскажу вам о вашем же прошлом и будущем, даже о том, о чем вы сами пока не догадываетесь, вы сами постарайтесь найти этому естественно-научные объяснения... — Несколько секунд он молчал, будто напряженно раздумывая, одновременно вглядываясь во что-то, доступное ему одному, потом улыбнулся своей тихой, детской улыбкой и заговорил, прикрыв глаза. — Вижу... Бегство и погоня, Бегущие — на земле, преследователи — в воздухе... Почему-то все меняется: бегущие — в воздухе, преследователи — на земле и в воздухе... Трижды — смертельная опасность! Знаю: все было напрасным, бегство — ненужным и неоправданным, цель призрачна и никчемна... У самой цели — большой и неприятный разговор с сильными и жестокими людьми. Горькое разочарование, обида... И все напрасно. Возвращение — и полное удовлетворение, все мечты и надежды сбываются, любящие сердца сливаются воедино... Вот и все, что я могу сказать вам, друзья мои. Не обессудьте, такова структура этого отрезка времени. Я взял его на пять дней вперед и за пять дней назад.
— Как здорово-то! — шепнула Лола, Норман с трудом повернул шлову.
— А нельзя ли как-то конкретизировать? В той части, где «цель призрачна и никчемна». Как это понимать?
Дядюшка Бэн пожал плечами.
— Есть знание, которое не просветляет, но обременяет... Такое знание — достояние избранных и проклятие для большинства. Вам хочется схватить жар-птицу — получить в свое распоряжение информацию, выданную Солнцем. Но кто же может поручиться, что вы сумеете молчать, что вы никогда не травмируете этим знанием других?
— Да на кой леший нам вся информация? — удивился Норман. — Нам нужны только узко специальные сведения. Вот Лоле...
Старик быстро взглянул на журналистку. Та пожала плечами.
— Я понимаю, чтo вы имеете а виду, дядюшка Бэн. Поверьте, я никогда не стала бы зарабатывать на том, что может принести людям какой-то вред.
— Может быть, может быть, — задумчиво проговорил старик. — Хотелось бы верить, что вы вполне искренни. Однако в вашем подсознании я вижу и другие мотивы. Они неясны для вас самих; но те импульсы и поступки, которые могут базироваться на них, способны погубить и вас, и тех, кто окажется в сфере вашего влияния.
— Так что же нам делать? — жалобно спросила Лола.
— Прежде всего, не принимать это на веру так легко, — сердито сказал инженер. — Я решительно отказываюсь понимать, как это можно: знать чужое будущее? Что касается прошлого, то здесь могут быть тысячи путей, достаточно апробированных и банальных. От этих же пророчеств так несет чудом, что, простите...
— Чудес не бывает, — мягко сказал дядюшка Бэн. — И мне будет очень и очень неприятно, если кто- то из вас не сумеет найти простого, логичного и верного объяснения моим способностям. Я вижу, я знаю — и это все. А вот почему вижу и почему знаю — не знаю. Пусть объясняют это люди ученые.
— Видение прошлого и будущего, — задумчиво сказал Вольфсон. — Проскопия и ретроскопия, кажется, так это называется... Одним словом, в едином «теперь» человек умудряется как-тo соединить прошлое, нaстоящеe и будущее наблюдаемого объекта. Хм, послушай, Стив, кто-то из русских заметил, что жизнь на Земле оказалась бы просто невозможной, если бы живые существа не научились считывать информацию из будущего.,. Узнавать о событиях, которые когда-то еще могут произойти... Ты должен помнить, это по твоей части.
— Академик Анохин.
— Может быть. Так вот, допустим, имеется такая система. Ты, Стив, глуховат от природы, и если у тебя над ухом зудит комар, которого вижу и слышу я, но не ты, информацию о твоем поведении в ближайшем будущем стану считывать я. А именно: я могу с достаточной долей уверенности сообщить тебе, что не пройдет и нескольких секунд как ты самого себя стукнешь по шее или по лицу. Это случится после того, как комар сядет и проткнет твою слоновью шкуру... А теперь — пример посложнее. Допустим, я стою на высокой горе и вижу, как из города А в город Б ползет пассажирский поезд. Скоро он должен пройти туннель, выход из которого завален камнями, крушение неизбежно... Что мы имеем здесь? Передо мной, а моем «теперь»прошлое пассажиров: я вижу город, из которого они выехали; передо мной одновременно их настоящее — я вижу ландшафт, который они могут наблюдать из окна вагона, а я вижу и сами вагоны; наконец, в том же моем «теперь» — два варианта их будущего: крушение в результате обвала, если я не сумею как-то их предупредить, либо благополучное прибытие в город Б, если сумею предупредить. Как? Да только посылкой телепатемы. У входа в туннель поезд должен будет остановиться — кто-то, приняв посланный мною образ обвала, должен рвануть стоп-кран... Вот такая схема. Но как можно еще увидеть будущее, не забираясь на гору? Гора — аллегория: можно подниматься не физически, а в чисто моральном плане. Нужно освободиться от страстей, которые довлеют над нами, заставляя жить сегодняшним днем, сиюминутной выгодой, одновременно не позволяя поднять голову, осмотреться. Нужно освобождаться от злобы, зависти, эгоизма... Что-то в этом духе... О-ого! Кажется, нам все-таки не попасть в Сан-Диего. Глядите!
Не далее, как в четверти мили все увидели три полицейских мотоцикла, оперативную машину, возле которой, уперев руки в бока, несокрушимыми глыбами, будто памятники самим себе, стояли несколько фараонов и гражданских с военной выправкой... Вольфсон притормозил.
— Все, — упавшим голосом сказала Лола. — Влипли. Ну...
— Очень прошу вас ни о чем не тревожиться, пока я с вами, — попросил дядюшка Бэн. Он открыл дверцу и, не торопясь, направился к высокому человеку в гражданском платье... И снова было чудо: дядюшка Бэн, не доходя нескольких шагов, только приложил руку к груди, и высокий как-то странно дернулся, что-то сказал остальным. Полицейские бросились к машине, мотоциклам, и через несколько секунд таинственная, неведомая сила разметала их в стороны, открывая широкий проезд.
Дядюшка Бэн повернулся к своим спутникам, сделал ручкой — «прошу».
— Ох, не нравятся мне эти чудеса, — пробормотал Петр. Остальные посмотрели на него удивленно, обеспокоенно. — Боюсь, как бы... — Он не успел закончить, — дверца открылась, дядюшка Бэн спокойно устроился на своем месте. — Если это не секрет, — обратился к нем/ Петр, когда машина набрала прежнюю скорость, — что вы сказали им?
Старик быстро взглянул на него.
— Разве всегда обязательно говорить? На будущее, молодой человек, если хотите добиваться намеченных целей, научитесь молчать. Знаете? «Кричащего — слышат; говорящего — слушают; молчаливого — слушаются». Подумайте на досуге. Молчание — это большое искусство, которому нужно серьезно учиться.
Лола посмотрела на Петра и снова испугалась: щеки молодого человека побледнели, глаза сузились, губы сжались. Подавшись вперед, он спросил с вызовом, чуть ни злобой:
— Итак, вы ничего не сказали. А что показали?
Дядюшка Бэн мгновенно как-то подобрался, его правая рука, до сих пор покоившаяся на спинке переднего сиденья, упала вниз, коснувшись кончиками пальцев пола. Инженер усмехнулся.
— Не советую запугивать нас. Ну, что там у вас, пружинный нож, пистолет? Это нехорошо — вы ведь знаете, что мы все безоружны... И, может быть, вы снимете этот парик и бороду?
— Петр! — схватила его за руку Лола, но «старик» жестом левой руки остановил ее. Одновременно резким движением прижал к телу правую руку, и в его пальцах блеснула вороненая сталь пистолета.
— С удовольствием принимаю ваше предложение, — насмешливо сказал он, проводя левой рукой по своей пышной шевелюре и снимая ее как скальп. То же самое он проделал и с бородой. Правая рука, согнувшись, направила пистолет на молодых людей. — Я уже давно ждал случая представиться в своем природном обличье, — продолжал «дядюшка Бэн», — здесь все-таки жарковато... Ну, а теперь поговорим без шуток и чудес. Я — сотрудник Центрального разведывательного управления, и было бы с моей стороны непростительной глупостью не принять определенные меры предосторожности после того, как нам стало известно о прыти этой молодой прелестной особы, — он ткнул пистолетом в сторону Лолы, — ухитрившейся захватить нашу оперативную машину, вертолет. Вы меня понимаете?
