Управе подыщут камеру без окна. Если король проявит снисхождение, по старой-то дружбе… – он невесело усмехнулся. – Что на это скажет моя прекрасная Адалаис?
– Кое-что добавит, не более, – задумчиво произнесла герцогиня Эйкар. – В своем стремлении исправлять содеянное ты все же забыл, что главное в столь щекотливом деле – пресечь слухи, прежде чем они успеют нанести непоправимый вред репутации короля и Аквилонии. Впрочем, я помнила и распорядилась. Те пятеро, что два колокола тому влетели во двор замка, должны молчать об увиденном. Молчать, как если бы родились глухонемыми… или как мертвецы. Хорошо бы узнать, что и кому они успели разболтать. Впрочем, это моя забота.
– Позволь, не собираешься же ты… – ошеломленно начал Просперо.
– Иштар Всеблагая, разумеется, нет! Конечно, я не стану кормить этих бедолаг-гвардейцев пирожками с цикутой. Просто прямо сейчас им наливают десятый кубок, думаю, они уже не в состоянии связать два слова… Ларберу ты забираешь с собой, а старый добрый Базенте вполне удобно расположился в Закатной башне и видеть никого не желает, я поговорила с ним, он все понял и даже не протестовал. Через пару дней все увиденное представится им самим в совершенно ином свете, как… ну, как кошмарный сон. И уж конечно, их уверят в том, что Конни ни при чем. Гули сами не справились с какой-то собственной магией. Да, полагаю, именно этой версии следует придерживаться. Знаю, о чем ты думаешь. Правильно, это будет ложь, но ложь во спасение, милый. Мы, женщины, – великие мастерицы по всякого рода слухам и сплетням. Уверяю тебя, слух о том, что сын Конана Киммерийского занимается запретной магией, способен уничтожить нарождающуюся династию аквилонских властителей вернее, чем сто легионов панцирной пехоты.
Просперо изумленно посмотрел на супругу, будто впервые заметив в ней нечто совершенно новое. Адалаис Эйкар ответила мужу спокойным и открытым взглядом, говорящим: «Что бы ни случилось, я всегда буду рядом с тобой».
… Первый, еще сонный петушиный крик слился с тревожным призывом сигнальных рожков на башнях Орволана, и их пение ознаменовало собой последнее мгновение спокойной жизни пограничного замка. Не прошло и полколокола, как Орволан превратился в растревоженный муравейник. Все распоряжения были заготовлены заранее, все назначения продуманы Пуантенцем в течение бессонной ночи. От распахнутых ворот шарахнула, по тракту пыльная молния – гонец со срочным пакетом убыл в Гайард. Начальник замкового гарнизона, получив от герцога удивительный приказ, ничего не понял, но лишних вопросов задавать не стал – сразу поднял по тревоге всю немаленькую орволанскую дружину. На замену тем, кто уходил нынче за Алиману, вскорости подойдут новые сотни, повинуясь приказам, содержавшимся в пакете отправленного гонца. Просторный, мощеный серым булыжником двор наполнился конским ржанием, лязгом железа и заполошным людским гвалтом.
Высокоученый мэтр Кодран, бывший преподаватель тарантийской Обители Мудрости, первейший на весь Пуантен географ и книгочей, наоборот, с полуслова уловил суть, после чего вцепился в герцога как клещ, краснея, бледнея, трясясь от возбуждения и сыпля сумбурными вопросами. Просперо, сам понимавший в происходящем не более Кодрана, наорал на ученого мэтра, как десятник-ветеран на необученного растяпу. Величавого старика с безупречными манерами едва удар не хватил. Однако в результате, не успел герцог вернуться в свои покои, как полтора десятка ученых мужей Орволана со всеми необходимыми пожитками взбирались в повозки, – а кто помоложе, и в седла, – готовые двинуться по первому слову хозяина замка.
Седой конюший придержал стремя, и Золотой Леопард одним прыжком взлетел в седло под приветственный рев дружины. Ни один человек не заподозрил бы при взгляде на подтянутого и молодцеватого герцога, что тот всю ночь не смыкал глаз – как, впрочем, никто не смог бы догадаться, что стояло за этой внешней бодростью и хладнокровием. Никто, кроме Адалаис Эйкар – со двора ее, стоящую у узкого окна жилых покоев, видно, разумеется, не было, однако герцогу на миг показалось, будто он различает тонкую фигуру в платье из светлого атласа, и Пуантенец отсалютовал мечом молчаливой громаде башни.
– Ну, пора, – сказал он настолько тихо, что даже Ларбера, как тень маячивший над плечом, ничего не расслышал. – И да хранит нас милосердие Митры. Может быть, все не так уж страшно.
Действительность оказалась гораздо хуже всяческих предположений.
Первый летучий отряд, возглавляемый лично герцогом Пуантенским, пересек мост через Алиману около седьмого послеполуночного колокола, оставив позади егерские сотни и повозки с «ученым людом». Возле моста Просперо повелительно поднял руку раскрытой ладонью вверх, и отряд замедлил движение, рассыпался веером, переходя с галопа на рысь. Один из всадников, ехавший по правую руку от герцога, вполголоса произнес:
– Ваша милость, неладно что-то… Кони нервничают…
Просперо и сам заметил странное поведение своего вороного хауранского жеребца. Вороной, обычно весьма спокойный под седлом, громко ржал, упрямился, не подчиняясь поводьям и упорно не желая входить на мост, с виду совершенно безопасный, прочный и надежный… и пустой. Рогатки из острых кольев, перекрывающие проезд, валялись в стороне – ну конечно, ведь Ларбера и четверо его спутников минувшим днем промчались этим же путем. Повсюду виднелись следы недавнего урагана. Похоже, колдовская гроза, зацепившая Орволан краешком, здесь разгулялась не на шутку – берега реки были густо усыпаны обломками веток, сорванными листьями и мелким лесным мусором, посреди моста валялся здоровенный сук. Окна сторожевого домика по
– Эй, есть кто? – обернулся, отряхивая ладони:
– Никого, ваша милость… – и тут же с той,
– Нашли, нашли! Есть один! – донеслось из-за реки. Золотой Леопард выругался, решительно двинул коня – пришлось пустить в ход шпоры. Что-то темное, длинное свернулось у низкого парапета. Рядом присели двое или трое из тех, что успели переправиться первыми.
– Что, мертвый? – крикнул Просперо и услышал в ответ:
– Никак нет, ваша милость, живой, шевелится! – впрочем, Пуантенец уже и сам был рядом, спешился, бросив Ларбере поводья. За его спиной грохотали по настилу конские копыта. Орволанская кавалерия спешила в Рабиры.
Лежащий оказался гулем, богатый вышитый пояс и дорогой кинжал выдавали в нем представителя местной знати.
