мог убить Тома Грейнджера.
— По-моему, есть только две причины, — проговорила Тина после недолгого раздумья. — Если бы приказало начальство…
— Это одна. А вторая?
— Если бы пришлось защищать семью.
— Он настолько заботливый?
— В разумных пределах. Если бы Мило решил, что нам угрожает серьезная опасность, он пошел бы на все, чтобы устранить угрозу.
— Понятно. — Симмонс задумчиво кивнула. — Неделю назад он приезжал к вам в Техас. Вы ведь жили в доме у родителей?
— Ему нужно было со мной поговорить.
— О чем?
Тина пожевала губу. Посмотрела в окно.
— Вы ведь уже знаете. Вам же Роджер все рассказал.
— Я стараюсь полагаться не только на отчеты. О чем вы разговаривали?
— О том, чтобы уехать.
— Уехать из Техаса?
— Из страны. Бросить все и начать с чистого листа.
— Не понимаю, — слукавила Симмонс. — Что это все означает?
— Это означает, агент Симмонс, что у него были серьезные проблемы. Вы, например, разыскивали его из-за убийств, которые он не совершал. Мило сказал мне, что Тома больше нет. Но еще он сказал, что его убил кто-то другой и он потом убил этого человека.
— Кто этот другой?
Тина покачала головой.
— Он не посвящал меня в детали. Такой уж Мило человек. — Она помолчала. — Всегда избегал подробностей, которые могли бы меня расстроить. Сказал только, что единственный шанс выжить — исчезнуть. Что Компания убьет его, потому что там считают, будто это он убил Грейнджера. Мило хотел, чтобы мы со Стефани исчезли вместе с ним. — Вспоминать тот разговор Тине было трудно — она с усилием сглотнула. — У него уже и паспорта были готовы. На каждого из нас. На имя Долан. Он хотел, чтобы мы уехали вместе с ним. Исчезли. И начали заново где-нибудь в Европе. Уже как Доланы.
— И что вы?
— Вы же видите. Мы здесь, а не в Европе.
— Вы не согласились. Почему?
Тина посмотрела на Джанет Симмонс, слегка нахмурясь. Неужели у этой женщины вообще нет никакой интуиции? Неужели ей все нужно разжевывать?
— Да потому, агент Симмонс. По тысяче причин. Разве можно вырвать шестилетнюю девочку из привычного окружения, назвать ее другим именем и при этом надеяться, что все пройдет гладко, что у нее не останется ран, которые не заживут никогда? Как зарабатывать на жизнь в Европе, если я не знаю языков? И что это за жизнь, если нужно постоянно оглядываться? Что скажете?
Тина выдала эту серию риторических вопросов легко и гладко, на одном дыхании, как будто репетировала с того самого дня, когда отказала мужу в последней просьбе. Этими причинами, сформулированными уже потом, постфактум, она оправдывала свой отказ, пусть даже они и не имели отношения к тому первому «нет».
— Мило ведь не биологический отец Стефани?
Сил уже не оставалось, и Тина только кивнула.
— А биологический… — Симмонс сделала вид, что припоминает, хотя знала все эти факты наизусть. — Патрик? Патрик Хардеман?
— Да.
— А он долго был с вами после ее рождения? В смысле, до Мило?
— Нисколько не был. Мы расстались, когда я была беременной.
— А с Мило вы встретились…
— В тот самый день, когда родила.
Симмонс вскинула брови — на сей раз удивление было непритворным.
— Вот это совпадение.
— Можно и так сказать.
— Вы встретились в…
— Мне бы не хотелось об этом говорить. Если большой необходимости нет…
— Боюсь, Тина, что такая необходимость есть.
— Ладно. В Венеции.
— В Венеции?
— Да. Мы познакомились в Венеции. Я ездила туда отдохнуть. Была на восьмом месяце, оказалась в плохой компании. А может, и в хорошей. Это как посмотреть.
— Вы встретили Мило, значит, в хорошей.
— Ну да.
— Расскажете, как это случилось? Поверьте, помочь может все, что угодно.
— Помочь в чем? Вы ведь хотите упрятать моего мужа за решетку.
— Я вам уже говорила. Хочу, чтобы вы помогли мне установить правду.
Тина спустила ноги на пол и села так, чтобы смотреть гостье прямо в лицо.
— Ладно. Раз уж вы действительно хотите знать…
— Хочу.
5
Тина не могла больше выносить этот кошмар. Даже здесь, в кафе под открытым воздухом, возле Гранд-канала, в нескольких шагах от выгнутой спины деревянного чудовища, моста Риальто, было нестерпимо жарко.
Окруженная водой и пронизанная каналами, Венеция должна была бы смягчать жару, но вода только добавляла влажности, как и река в Остине, где Тина выросла. Вот только в Остине не приходилось носить в разбухшем животе восьмимесячный калорифер, от которого отекали ноги и наливалась тяжестью поясница.
Наверное, было бы легче, не будь здесь всех этих толп. Порой казалось, что население целого мира превратилось в потных, шумных туристов и, как по команде, одновременно устремилось в Венецию. Это из- за них передвигаться по узким улочкам, избегая столкновения с африканскими лоточниками, торгующими дешевыми подделками под «Луи Вюитон» — по дюжине сумочек на каждой руке, — становилось все труднее и труднее.
Тина отпила апельсинового сока и заставила себя взглянуть на проплывавший мимо вапоретто, под завязку забитый обвешанными камерами туристами. Потом снова обратилась к лежавшей на столике раскрытой книжонке — «Когда вы ждете ребенка». В той главе, до которой она дошла, говорилось о «стрессовом недержании». Великолепно.
«Прекрати, Тина. Будь внимательной, восприимчивой, впитывай впечатления».
И о чем только думали Маргарет, Джеки и Тревор, когда, собрав свои скромные накопления, купили в последний момент эту поездку в Венецию — пять дней, четыре ночи? Понятно, о чем — спешили доставить удовольствие, пока еще есть время, пока ребенок, который уже на подходе, не загнал последний гвоздь в крышку гроба ее свободной, беспечной жизни.
— А еще чтобы ты поняла, что тот хрен не единственный образчик мужской половины человечества, — сказал Тревор.
Других представителей той самой половины здесь и впрямь хватало, но все они не очень впечатляли.
