осторожно рухнул в высокую, в пол человеческого роста, уже колосящуюся траву.
— Может, в гамаке устроитесь, Александр Иванович?
— Да нет, мне на земле хочется, — Смирнов со спины перевернулся на бок и вдруг понял, что его беспокоит. — Алексей, а почему у тебя участок такой запущенный? Ни грядок, ни дорожек, ни сада настоящего. Лень руки приложить? Это я в продолжение разговора о россиянах.
— Я не рукастый, я — головастый, — отшутился Алексей. — А если серьезно, то мне так больше нравится. У матери за домом и грядки, и деревья фруктовые.
— Чем же ты здесь целыми днями занимаешься?
— Думаю.
— Ишь ты! И что надумал?
— К сожалению, пока ничего.
— Твое время пришло, Леша. Кооперативы, индивидуально-трудовая деятельность, аренда.
— Не доверяю я пока еще нашему государству. Сегодня разрешило, завтра запретило. По горячке в кооперативном ажиотаже рвать куш как можно больше и тут же линять бесследно — противно. Строчить портки модные, как Венька, скучно. Кстати, вы у Веньки мой адресок раздобыли?
— У него, — подтвердил из травы Смирнов. Алексей же продолжил:
— Вот говорят, социализм создает условия для развития всех способностей человека. А предпринимательство? Разве это не человеческая способность? Я ведь знаю, что я могу, что умею сделать такое, к чему из тысячи не способен ни один. Я — предприниматель. Дайте мне на откуп, допустим, ремонт радиои телеаппаратуры, положите какой угодно, в меру разумного, конечно, процент отчисления в казну, но только не душите инструкциями и проверками, и я вам такой сервис организую, что и Япония ахнет.
— Кто тебе мешает телеателье открыть?
— Мелочовка. Мне масштаб нужен. — Алексей присел рядом со Смирновым. — Что вы душу мотаете, Александр Иванович! Давайте о деле.
Смирнов достал из кармана фотографию и протянул Алексею.
— Мастер спорта по дзюдо Андрей Глотов, — только глянув, определил Алексей. — Ныне бомбардир из дорогих. Кличка Живоглот. Только и всего, Александр Иванович?
— Мне сегодня один пьяный фразочку сказал. А звучит эта фразочка так: 'Мы и мертвыми возвращаемся'. Напомнила мне эта фразочка тот давний разговор с тобой.
— Так, значит, Живоглот в лагере строгого режима помер?
— Помер, а потом ожил. И жил до тех пор, пока я его, не хотя этого, кончил. Насовсем.
Алексей еще раз посмотрел на фотографию:
— Спи спокойно, Живоглот. Вас интересует, каким образом он помер, а потом опять ожил? Выкупиться он, конечно, не мог. Не было у него таких денег, да и быть не могло.
— А какие деньги на это нужны?
— Миллион, — легко назвал сумму Алексей.
— Не смеши меня, Леша.
— Вот и тогда смеялись, Александр Иванович, когда я вам сказал, что заключение для очень богатого человека — не наказание, что богатые в лагере умирают для того, чтобы ожить на свободе. Назвали все это блатной легендой. Что же касается Живоглота, то его, видимо, в команду присмотрели.
— Что за команда?
— Есть, говорят, такая команда на Москве, которая никого не боится.
— А кто все это делает? С лагерем?
— Кто — не знаю, а через кого — знаю.
— Ну, хотя бы через кого?
— Через самого богатого человека в Москве. Вот и все, что могу сказать.
— Я тебя очень прошу, Леша.
— Я, Александр Иванович, вам по гроб жизни благодарен за то, что отрубили меня тогда от вонючей уголовщины. Хотя, как я понимаю, могли прицепить к делу. И выглядело бы эффектно: как же, известный комбинатор-махинатор заодно с грабителями. Вы — справедливый и добрый человек. Но ничем не могу вам помочь.
Смирнов молча поднялся и направился в дом. Нацепил сбрую, влез в куртку. Алексей наблюдал за ним от дверей. Смирнов прошел мимо него, как мимо столба, буркнул на ходу:
— Будь здоров. — И похромал к калитке.
Пастухи пригнали коров с луга. Неторопливо вышагивая, коровы двигались по Второй Социалистической, глухо звеня жестяными цилиндрическими колокольцами и заглядывая за заборы. К машине не подойдешь. Смирнов стоял, ждал. Неслышно подошел Алексей, спросил сзади:
— Вы что, опять служите?
— На общественных началах.
— Мой совет: не лезьте в это дело, Александр Иванович.
— Уже влез, — ответил Смирнов и шагнул за калитку — коровы прошли.
Кончался день, и дороги опустели. В такое время за рулем — одно удовольствие. Держишь спокойные восемьдесят, посматриваешь по сторонам, неторопливо думаешь о мелочах. Насвистываешь самому непонятное — есть в жизни милые радости.
К Москве Смирнов подъезжал, когда уже изрядно стемнело. По необходимости включил подфарники и приборную доску. Доска засветилась домашним светом, и в салоне 'Нивы' стало уютно, как дома. От поздних сумерек, от уюта пришла усталость. Окончательная, за целый день, требующая ночного отдыха.
Домой, домой. К расслабке, к креслу, к крепкому чаю. Триумфальная арка, гостиница 'Украина', Новый Арбат, 'Прага', Суворовский бульвар.
Стемнело окончательно. Смирнов поставил 'Ниву' за казаряновской 'восьмеркой', выбрался из машины, и, закрывая ее, услышал сверху сказанное всерьез. Всерьез, со злостью и скрытым облегчением:
— Вот он, мерзавец.
Ему молча открыли. Он прошел в столовую, на ходу снимая куртку и сбрую. Кинул куртку и сбрую на диван, сам упал в кресло и противоестественно бойко задекламировал Лермонтова:
— Уж был денек! Сквозь дым летучий французы двигались, как тучи…
— …И все на наш редут, — докончил за него Казарян, усаживаясь на диван. Алик театрально плюнул в сторону Смирнова и исчез на кухне.
— Чайку бы! — крикнул ему вслед Смирнов.
Тем временем Казарян извлек из сбруи пистолет, выкинул из рукояти обойму. По одному выщелкнул из обоймы патроны, пересчитал их и поинтересовался вкрадчиво:
— Куда делись две?
— Потерял, наверное.
— Перестань паясничать! — гавкнул на него Казарян.
— Мне, как ящерице в минуту опасности, пришлось лишиться хвоста.
— В баллоны, что ли, стрелял?
— Ага.
— Где был весь день и что делал?
— Весь день, как Шурик из 'Кавказской пленницы', искал песни, сказки, легенды…
— Рассказывай.
— За чаем расскажу.
За чаем и рассказал.
— Мрак и мерзость. Аж сердце заболело от отвращения, — признался Алик.
— Кто-то проворачивает страшненькую комбинацию, Саня, — предложил Казарян.
— Кто-то ее уже провернул, — поправил его Смирнов.
— Что предпринять собираешься?
— Завтра с утра с Леней Маховым 'Привал' потрошить будем. А сейчас спать.
— Тогда я — домой. — Казарян поднялся: — Алик, ни под каким видом не отпускай пенсионера до моего появления.
