За этим веселым, шумным, в меру раскованным полувосточным-полуевропейским праздником, щедро оплаченным из кармана жениха – выходца из очень богатой алжирской семьи, наблюдали со стороны Петр Мохов и Серафим Симонов – единственные «не гости» ресторана.
Сидели они не в зале – там для них места не нашлось, а в маленьком уютном кабинете Потехиной. Наблюдали, что происходит за свадебным столом через систему наблюдения – обычную видеокамеру и монитор. В кабинетике было сильно накурено, на столе Потехиной и на журнальном столике у дивана выстроилась целая батарея бутылок из закрытого в этот вечер по настоятельному требованию восточных дипломатов бара.
Мохов приехал в «Аль-Магриб» по просьбе Потехиной: по ее словам, небольшая статейка в журнале о национальной алжирской свадьбе, сыгранной в стенах московского ресторана, не только не помешала бы, но и значительно подняла несколько потускневший имидж заведения. А Симонова вообще никто не приглашал. В «Аль-Магриб» он приезжал в любое время суток по велению сердца и зову желудка: в баре у него был открытый счет. Потехина, хотя и бешено ругала его за пьянство, однако счета этого не закрывала.
– «Девочки любили иностранцев», – изрек Симонов, косясь на экран монитора, где была невеста в белом платье от «Живанши», на котором весьма хиппово смотрелся замшевый пояс «Роберто Кавальи», отделанный персидской бирюзой. – Помнишь, Высоцкий писал? «Девочки всегда любили только иностранцев»… А мы, русские, как всегда, в круглой ж… Нет, ты только глянь, – он толкнул Мохова, – как этот бедуин на нее смотрит. Вместо свадебного торта готов съесть невесту. Глаза как угли горят. Да, достанется балерине в первую брачную ночь. Слушай, Петя, ты все у нас знаешь – а эти магрибцы жену- европейку продать в чужой гарем могут? Обычай им этого не запрещает?
Мохов и ухом не повел. Смотрел на монитор. И подливал себе коньяку. Обычно он не злоупотреблял алкоголем, но с некоторых пор, как начали примечать в «Аль-Магрибе», дня не проходило, чтобы он не вливал в себя за барной стойкой несколько рюмок.
– Развязал, что ли, Петя, в натуре? Что-то не пойму я, – хмыкнул Симонов, – развязал, да? Так-то лучше, братишка. Скоро меня догонишь. Так оно лучше, проще, правда?
Мохов и на это смолчал. Камера теперь показывала панораму зала – накрытые столы, улыбающихся гостей, румяного приветливого повара Сайко, готовящего прямо на глазах клиентов свадебный тажин в огромном глиняном блюде с конусообразной крышкой. Мохов отметил, что свадьба хоть и справлялась дипломатом в Москве, но не лишена была обычаев, вполне традиционных для Востока: сестра жениха поднесла невесте в начале застолья ритуальное кушанье – пресные мучные шарики на топленом масле смен. И худенькая невеста-балерина проглотила это жирное тесто стоически, не моргнув глазом.
– Левка Сайко рассказывал, что в Марокко невест перед свадьбой, как индюшек, откармливают, – сказал Симонов, – чтобы жир толще наращивали. Больше веса – больше кайфа жениху ночью. Да, хлебнет наша балетка там… Неужели туда с ним уедет? Нет, вряд ли, сейчас таких дур нет, уговорит мужа в Париж перебраться или в Америку… Петя, Петруха… ты ведь у нас был в Америке? Хорошо там – только честно? Жить хорошо?
– Хорошо, – ответил Мохов, чтобы отвязаться.
– Чего ж ты там не остался?
Мохов посмотрел на Симонова.
– А чего ты не женишься, Сима? – спросил он. – Было бы это все твое.
– Это? – Симонов оглядел кабинет Потехиной, монитор, пепельницу, полную окурков, бутылки. – На хрен мне все это, Петя? Я сам с Ростова, я вообще подкидыш, – продекламировал он Высоцкого, – нет, как ни женись, свадьбы такой у меня уже не будет. Ускакали мои вороные… Да и вообще с некоторых пор я такие праздники веселые не уважаю. Дуба еще дашь по ошибке за столом. – Он посмотрел на Мохова и вдруг с вызовом спросил: – Ну? Что?
– Ну что? Что тебе надо? Что ты от меня-то хочешь? – Мохов отвел глаза.
– Тебя менты допрашивали? – грубо спросил Симонов. – Ну?
– Со мной говорили. И ты это отлично знаешь.
– О Ленке им трепался? Только честно? Смотри, узнаю, что ты на нее грязь лил… – Симонов неожиданно сгреб Мохова за куртку, чуть не порвал стильные мексиканские бусы, с которыми критик не расставался.
– Обалдел, что ли, пусти! – Мохов покраснел от гнева. – Про Ленку вспомнил, надо же! Поздно, Сима, вспомнил. Отпусти меня, – он наконец вырвался, – киборг чертов… руки еще распускает, зараза…
– Об ужине том тебя менты спрашивали?
– Да пошел ты… Отчет я ему должен давать, – Мохов зло посмотрел на монитор: свадьба пела и плясала, – тебя тоже спросят – не волнуйся. Очередь дойдет.
Симонов откинулся на спинку дивана, потом потянулся к бутылке и налил себе и Мохову коньяка – полные рюмки.
– Левка Сайко наш как старается, – сказал он, словно без всякой связи с предыдущей темой, кивая на монитор, где Сайко нервно и вдохновенно командовал стаей официантов, – прямо наизнанку выворачивается от усердия. Спит и видит парнишка, как бы Полякова из шефов выпереть и самому на кухне главным по горшкам сесть. Марьяша все время жалуется – замучил кляузами. Первым очень хочется быть, лидировать. Пусть на кухне, но… А по виду не скажешь, правда? А вот интересно – в мечеть-то он ходит, нет?
– Понятия не имею, – огрызнулся Мохов.
– Врет он все, по-моему. Какой из него мусульманин? – Симонов вздохнул. – А вот повар он недурной. С фантазией. Особенно национальная неадаптированная кухня ему удается – магрибская, кондовая. Например, рыбный тажин.
Мохов быстро посмотрел на Симонова.
– Ты о чем? – спросил он. – О чем ты, черт тебя дери?!
– О чем? Да я все об одном и том же, – Симонов налил себе еще и одним духом осушил рюмку. – Значит, Петруха, менты тебя про тот ужин спрашивали?
