матери» – лаборант Евгений, на которого прежде Никита вообще не обращал никакого внимания. Он с усилием вспоминал их короткие встречи, стремясь найти в лаборанте хоть крупицу той ненормальности, что облегчила бы моделирование его образа как подозреваемого.
Но тщетно! Евгений Суворов так и оставался обыкновенным юнцом – невзрачным очкариком с рыбьей кровью, которая ну просто не способна кипеть от плотских страстей.
«Много ты понимаешь: способна – не способна, – злился на себя Никита. – Не ушами надо было хлопать, с зоосадом забавляться, а…» Но что надо было «а», он так и не мог четко сформулировать…
Наконец он поднялся, отряхнул от травинок брюки и сел за руль. Он был рад, что встретится с лаборантом в отсутствие Ольгина. Он предпочел бы, чтобы эта беседа вообще прошла где-нибудь вне базы. Но так как это полностью отпадало, отсутствие энергичного начальника лаборатории, несомненно имевшего на Суворова влияние, его вполне устраивало.
Искать лаборанта не пришлось – он сам открыл ворота.
– Поздравляю вас, – очки его блеснули. – Так быстро найти нашу пропажу! Вчера змей доставили. Все целы. Венедикт Васильевич в серпентарии. Проводить вас?
– А я, собственно, не к нему. Вернее, загляну, но попозже, – Никита запер машину. – Я к вам, Женя.
– Ко мне?
– Мы могли бы побеседовать? Вы не заняты?
– Нет. А о чем?
– Разве у нас не найдется темы? – улыбнулся Колосов. – Не верю.
Они подошли к кустам сирени («Те самые наверняка», – подумал Никита) и присели на лавочку.
– Так вы со следующего семестра на кафедре преподавать намерены? Значит, уходите отсюда?
– Ну да, если место будет… Еще точно не известно, – лаборант покраснел.
Цвет лица его менялся мгновенно, как это и бывает у тонкокожих анемичных блондинов. В облике его Колосов не заметил ничего «этакого», вот только… запашок. От Суворова несло чем-то кислым, словно карманы его белого халата были набиты квашеной капустой.
– Не устаете вы сюда каждый день из Москвы мотаться?
– Да нет. Я рано встаю.
– Я тоже рано. У меня трамвайное депо под окнами. Я у Птичьего рынка живу, – соврал Никита.
– А я в Коломенском.
– Ну, это по дороге. Один живете? Или – мама, папа?
– Сестра. – Суворов снял очки и протер их полой. Без них глаза его были совершенно невыразительны.
– А я сирота. Таким, как мы, Женя, жениться надо. Мне вот все, кого ни спросишь, твердят про это.
– Это сложно.
– Почему сложно? Найти хорошую женщину, предложить, так сказать, руку и сердце, – Колосов томно вздохнул. – Не все на работе-то мыкаться? Иной раз думаешь: а гори оно все синим пламенем! У вас тут вот тоже скучища смертная, – он зевнул. – Лес, обезьяны. Разве это место для молодого здорового парня? С женщинами тут у вас не особо… Туговато, а?
Лаборант опустил голову.
– Я тут по «ящику» видел, Мисс Мира выбирали, – разглагольствовал Никита. – Ну, есть на что поглядеть. Телки прямо загляденье. Как эта… Венера, что ли?
– Женщина полностью не раскроется, пока не родит.
– Что?
– Пока не станет матерью, не произведет на свет ребенка, – лаборант придвинулся ближе, и Колосов снова уловил этот кислый запах – теперь словно уксусом потянуло из бутылки. – Вы заметили,
– Кто?
– Женщины. Все сплошь – феминистки! Мужеподобные, жилистые, энергичные. А как они смотрят? Как разговаривают!
– Как?
– Феминистски – вот как! Как солдаты – отрывисто, насмешливо.
– Ну, Евгений, вы в армии не служили. Солдаты, братец вы мой, разве так…
– Так, так, – лаборант закивал, и глаза его тускло блеснули. – Не спорьте. Я знаю.
– Ну, не все же.
– Все. Я знаю. Все они. Дай им волю – так все. Это же труд, боль. Так и называется: родовые муки. – Он провел по губам кончиком языка, словно смакуя слова. – Муки, понимаете? У нас в институте обезьяна рожала – я присутствовал. Это такое зрелище! Катарсис! Полное очищение через страдание, боль. А потом – покой, абсолютный, тишайший. Блистательная нирвана. Представляете?
