Венчание со страхом

Он отправлялся в Братеевку с холодной (как в старой чекистской поговорке) головой, чистыми руками, но сердцем, переполненным самой едкой злостью и раздражением, которые ему ну просто не терпелось сорвать вот на этом безупречном, добропорядочном, всеми превознесенном до небес новом фигуранте Павлове. «Что-то ты больно положительный, гражданин племянничек. Хвалят тебя так, что только на выставку посылать остается».

К чересчур уж положительным гражданам начальник отдела убийств приучил себя относиться с великим подозрением. И на то имелись веские причины.

Дела, связанные с установлением личности серийных убийц, почти всегда имели одну весьма характерную особенность: маньяком-двойником оказывался в девяти случаях из десяти именно тот, на кого вроде бы вообще трудно подумать: то отличный семьянин, то передовик производства, имевший блестящие характеристики, то скромник-новатор, осчастлививший родную отрасль десятком изобретений, то известный врач-педиатр, изыскавший лекарство от смертельной болезни. Все они слыли хорошими, добрыми, отзывчивыми людьми, однако, когда наступал их час и в их сердца вселялось нечто странное и пугающее – бес ли, неприкаянная грешная душа, Вселенское Зло, – они, имея у окружающих все ту же незапятнанную репутацию, заставляли мир плакать кровавыми слезами. И потоки слез этих были жгучи и обильны, как плач библейских изгнанников на Реках Вавилонских.

«Рожденный задать жару« – Никита никогда не забывал этого девиза, вытатуированного на груди одного из самых гнусных серийников, а посему не верил этой показной (как ему представлялось) добропорядочности ни на грош.

Он вспоминал и кое-что другое, дела не столь уж и давние. После поимки Сергея Головкина он вместе с другими сыщиками отдела убийств опрашивал сотрудников конезавода в Одинцове, где прилежно трудился Удав. Особенно поразили его показания одной из работниц. «Сергей был такой тихий, такой добрый. Он так любил детей, – рассказывала она, все еще не веря и недоумевая. – Наши женщины часто просили его посмотреть за своими сорванцами. Он охотно соглашался. Показывал детворе лошадей, играл с ними, катал на тележке. Да я и сама сколько раз, как надо было отлучиться, оставляла на него своего сына. И всегда все было хорошо».

Все было «хорошо» на конезаводе, а в окрестных лесах Подмосковья множились и множились детские трупы – изуродованные, растерзанные на куски.

– Следующий поворот – Красногвардейская улица, второй дом справа. – Караваев прервал нить его размышлений. – Ну-ка, притормози тут, Никита Михайлович.

Мимо по дороге проезжала телега, запряженная гнедой клячей – толстоногой, со спутанной, облепленной репьями гривой. Управлял клячей старик в офицерском макинтоше. Телегу сопровождала орда детворы. Вид у всей этой мелюзги был такой, словно они узрели запряженного в колесницу динозавра.

Торопыга Караваев выскочил чуть ли не на ходу из машины.

– Ну как, Филимоныч, все тихо у вас? – крикнул он.

Старик степенно кивнул.

– Дачники, кругом одне дачники, Алексей, – ответствовал он. – Чужаков нет. Не замечено покудова.

– Это мы дежурство на участке организовали, это вот сторож наш, – пояснил Караваев. – Ну, смотрим – как, что. Пока того ублюдка со свалки не поймали, я тут решил свои меры безопасности принять. А то дачи ведь, детей как гороху высыпало. Не ровен час…

Из-за поворота донесся треск мотоцикла: ехали двое парней – штатский в джинсах и красной, парусящей на ветру футболке, и солдатик. Завидев Караваева, штатский лихо затормозил и помахал оперу рукой. Солдатик тоже поздоровался, слез с мотоцикла и направился к остановке рейсового автобуса.

– Ну что, Кирюша, никак калымить начал? – пошутил Караваев. – Вот, Никита Михайлович, полюбуйся, чем занимаются мои лучшие внештатники.

Колосов узнал в парне понятого, что присутствовал на месте убийства Стасика Кораблина. Они поздоровались.

– Знакомый из части попросил подбросить, увольнительная у него – на автобус боялся опоздать, – весело отрапортовал внештатник. Был он быстрый, словно ртуть, гибкий и загорелый, хотя не такой уж и молодой – лет этак тридцать, напомнив всем своим видом Никите Пятницу из «Робинзона Крузо». – На канале все схвачено, Леш, я только что оттуда. Спасателей предупредил: если кого чужого на пляже заметят, сразу дадут знать. Там катер у них.

– Вы тут как на тропе войны, – усмехнулся Колосов. – Разведчиков высылаете, скоро скальпы понесете?

– Дайте срок, – улыбнулся внештатник, газанул, и мотоцикл его скрылся в облаке пыли.

– А тут разве часть какая-то поблизости? – спросил Никита. – Что-то я на местности перестал ориентироваться, куда-то ты меня завез, Сусанин.

– Там, за лесочком, у переезда, – Караваев нахмурился. – Стройбат. Да знаю я, о чем вы подумали. Мы там сто раз уже все перетрясли: командование пошло навстречу. И я, и Сергеев ездили. Все без толку. «В ту ночь, – рапортуют, – отлучек из расположения части зафиксировано не было. Личный состав был весь в наличии». А там поди дознайся у них, так это или не так. Есть там одна пакость, хотя к убийству мальчика это никакого отношения не имеет. Но сигнальчик тут один поступил. Я, Никита Михайлович, туда подходец найду. Но это совсем уж не по вашей части.

Караваев распрощался с начальником отдела убийств у дверей опорного пункта милиции. Колосов вырулил на Красногвардейскую улицу. Дом, снимаемый Павловым, стоял в глубине запущенного сада, где кусты крыжовника, смородины и малины глушили бузина и боярышник, где старые яблони пригибали к земле узловатые ветви, где сирень напоминала тропические джунгли, слива на зависть воробьев и окрестных мальчишек обильно развесила по забору тугие фиолетовые плоды, а грядки с клубникой, некогда ухоженные и напичканные удобрениями, теперь буйно плодили только крапиву, зверобой да мать-и-мачеху.

Колосов не стал окликать хозяев, неслышно затворил за собой калитку, тихонько направился прямо к дому. На террасе, куда он заглянул в первую очередь, было солнечно и пусто. На столе – китайский термос и банка с вареньем, на старом соломенном кресле – мокрое полотенце, пестрые детские трусики и книга: заглавие – ажурная вязь, арабский шрифт.

Колосов обогнул дом. И тут увидел тех, кого искал. Между двух толстенных, в два обхвата, садовых лип