– Теперь старый стал, ленивый стал. – Павлов скользнул невеселым взглядом по собеседнику. – Давно это было, словно в другой жизни.
– Да, давно… Ну, пойдем дальше. Если, конечно, по-прежнему начистоту. – Никита чуть подался вперед. – Ты четвертого июля чем занимался-то? В отпуске был?
– Нет, работал. А чем занимался… в офисе еженедельник надо посмотреть. Не помню.
– А вот, скажем, числа этак двадцать девятого мая?
– Тоже не помню. Да ты себя, майор, спроси, что ты делал в среду три месяца назад. Неужели отрапортуешь?
– Это смотря кто спрашивать меня будет. И как будут спрашивать. А то живо вспомню или сочиню алиби правдоподобное, а?
Павлов молчал. Его мальчишка слез с качалей, вприскочку подбежал к лавке, с разгона ткнувшись ему прямо в грудь.
– Подожди, Чен, посиди-ка тихонько, – Павлов бережно отстранил его, усадил рядом, обнял. – Ну и попали мы с тобой в переплет, партизан, вот попали-то. Слушай, майор, ну не знаю я, что тебе сказать. Ну правда – не знаю. Не я это с Калязиной. Да на кой черт мне эта старуха сдалась? Я ее видел-то давным- давно, когда она у Ольгина еще в лаборатории в институте работала. Потом эти ее похороны… Тетка про них говорила, институт все организовывал. Ну и все. Больше-то я ни сном ни духом.
– А что ты в институте делаешь? – полюбопытствовал Никита, отметив с досадой, что столь ревностно взлелеянная и такая необходимая для этого допроса
– Да тетка иногда просит меня помочь, – ответил Павлов. – То то сделай, то это. У них там все разбежались кто куда – кто за границу, кто в коммерцию подался. Платят-то гроши. А она институту и музею сорок лет жизни отдала, ну обидно ей, если там все прахом пойдет. Да я там ничего особого и не делаю. Так, зайдешь, когда она скажет. Вот раз сотрудников перевез. Да они все мои приятели, отличные мужики, фанатики в лучшем смысле слова. И меня сколько раз выручали. Ну, как откажешь?
Колосов только тяжко вздохнул.
– На базе-то в Новоспасском ты бывал? – спросил он наконец.
– Бывал. В прошлом году раза два, в этом вот весной, в апреле. А больше нет. Да и что мне там делать? У них там всякая живность. А потом Ольгин – он там главный – туда чужих сейчас не очень-то допускает, у него там какая-то хитрая программа запущена, вот он и ограничивает все контакты. Конкурентов боится Сашка, не иначе – сопрут тему докторской. Слушай, майор, а что все-таки с этими рубилами-то, а? – Павлов тревожно заглядывал Колосову в глаза. – Я не понял все-таки. Может, вы ошиблись с ними?
– Мы-то не ошиблись, – хмыкнул Никита. – Мы вообще никогда не ошибаемся… Награды-то имеешь? – спросил он вдруг.
Собеседник нехотя кивнул, видно было – думал совсем о другом.
– А за что?
– За Пандшерское ущелье.
– А-а, здорово вам там, говорят, досталось. Хлебнули.
– А это моя самая главная награда, – Павлов вдруг привстал, приспустил шорты и показал Никите рваный багровый шрам, шедший от бедра наискось куда-то вниз, – сюрпризик, чтоб молодость не забывал.
– Чем это тебя, осколком?
– Разрывная пуля это. – Павлов сплюнул и отвернулся.
Мальчик осторожно погладил его руку, прижался смуглой щечкой к его боку. Никита с минуту смотрел на них – отца и сына, затем хлопнул по колену, поднялся.
– Ну ладно, поговорили, Виктор. Советую вспомнить про четвертое июля. Чем занимался, с кем был, где. И про двадцать девятое мая не мешало бы тоже.
Павлов только пожал плечами, в жесте читалась какая-то беспомощность.
– Слушай, ну а что все-таки за война-то у тебя началась, а? – спросил Никита и впервые за весь разговор улыбнулся ребенку. Тот помедлил секунду, а потом тоже улыбнулся в ответ.
– А вот взгляни сам, – Павлов запрокинул голову вверх, в небо над садом – синее-синее, со спешащими по нему пышными облаками, напоминающими то клочья сахарной ваты, то фантастических птиц, то рыцарей-крестоносцев в белых плащах, гонимых по льду Чудского озера, и повторил тихо: – Построил войско небосвод, где вождь – весенний ветерок, где тучи всадникам равны. И мнится: началась война… Это Рудаки. Был такой восточный поэт, майор, знавший, какое оно, это самое небо, когда оно вот так над твоей головой, чистое, прозрачное, а ты – словно червяк, раздавленный в пыли, в крови, в собственном дерьме копошишься… Слушай, я понимаю, ты на службе. – Павлов тоже поднялся, и теперь они стояли вровень друг другу, едва касаясь плечами. – Ты, конечно, разберись, обязательно во всем разберись… Но… Но раз приехал в такую даль и мы так вот с тобой познакомились, может, будешь моим гостем? Пойдем, там у меня есть в холодильнике, а?
Колосов усмехнулся: ну что ты будешь делать? Вот люди. Ты на них злился, зубами скрипел, а они…
– Нет, Вить, в другой раз. Мне тут еще в одно место заскочить надо, – соврал он. Не мог не соврать, потому что этот вот так вдруг и сразу понравившийся ему афганец по-прежнему оставался подозреваемым по делу о трех зверских убийствах, одним из тех
