– Ну? О чем? Что я должен обещать?
– Во-первых, не лгать, – тихо попросил Акела и вдруг с силой ударил Ромку под дых…
– Это было ужасно! Так вдруг и так страшно ударить, – рассказывала Кораблина. – Ромка согнулся крючком, я бросилась от окна к двери, но этот главный заметил меня и припер дверь рукой. Я стучала, но ничего не могла поделать. И снова вернулась к окну…
– Ты… ты чего? – Жуков кое-как распрямился, жадно глотал воздух. – Ты сбесился, что ли, вконец?!
– Сбесился не я, а Крюгер. Крюгер, у которого ты, зараза такая…
– Да ты что? Я – с ним?! Нет! Я полгода как… – Жуков не закончил фразы – сильный толчок в грудь едва не сбросил его с крыльца.
– Я тебе говорил, чего я не переношу? Говорил – нет? Я тебе дал
– Нацист, нацист, – плакала Кораблина. – Как он с ним… А эти – его свита, сидели, смотрели и только фарами в такт ударов мигали. Стая… А он его так безбожно бил. У Ромки все лицо было в крови!
– Да я вот полгода уж как ничего у него не брал! Ты белены объелся, что ли? – визжал Жуков, пытаясь защищаться, но тщетно – руки его были зажаты словно в тисках. – Я ни «косячка» у него больше не брал! Ты чего? Ты же сам говорил: наш закон… Я что, закона не знаю?!
– Я тебе говорил, когда ты к нам пришел: закон – мое слово? Говорил? То, что ты сам нажрешься или нанюхаешься этой дури, – мне все равно: лопай, подыхай, но не у меня на глазах, понял? Не в моей стае! Я ненавижу это! И никогда… не позволю тебе… Мое слово вот так… Ты сказал: «Вот соберу только на мотор и завяжу». Ты говорил это мне? Ты обещал?
– Но я же все… как ты сказал… с тех самых пор, – скулил Жуков, размазывая по лицу слезы, кровь, пыль, ползая по крыльцу и все стараясь увернуться от ног, обутых в сапоги-чоперы5, этих точно железных ног Акелы, нещадно пинающих его в грудь, в живот, под ребра, – я сделал, как ты велел! Я с ним не имел больше дел! Никогда! Никаких! Полгода уж как…
– Лжешь! – новый удар угодил ему в грудь. – Его видели у твоего дома. В
– И тогда, – рассказывала Кораблина, – я… я ничего, я просто слушала, даже к двери не побежала, хотя могла уже ее открыть, в ноги что-то вступило. А Ромка, он завизжал как резаный, я никогда не слыхала такого визга, словно и не парень это голосил…
– Не бей меня!! Ну пожалуйста, Акела! Я не знаю ничего! Я не видел Крюгера! Я был здесь, здесь, здесь!
Акела отпихнул его к двери.
– Ты ведь знаешь, что мне на дела Крюгера до сей поры плевать было? – спросил он почти мягко.
– Да, да, знаю… ты говорил… Это нас не касается… Он дембелю «травку» гонит – это не наше дело… Стая не должна вмешиваться… Такой закон…
– А ты знаешь, почему я выгнал из стаи Хана?
– Ребята что-то болтали… Я не придал значения…
– Знаешь, что Крюгер заставлял его делать?
– Нет… да, знаю.
– И он делал это. За деньги. Крюгер платил ему так же, как и тебе.
– Нет! Слышишь ты – нет!! Никогда! Этого не было! Ну как ты можешь меня сравнивать с… Я не видел его, как тебе еще объяснить?! Ну как?! – Жуков почти рыдал в голос.
– Он был около твоего дома. Его видели. В то самое утро, – Акела наклонился над поверженным парнем. Его лицо заслонило от Жукова луну, плывущую по вечернему небу. – Ребята это выяснили железно. Вот они, спроси их сам. К кому же он приезжал тогда, а?
– Ну я не знаю. Они ошиблись… этого не может быть… Я был у Светки, с ней был, ну спроси ее сам, спроси, пожалуйста!
– Падаль ты, вот что, – Акела пнул его напоследок. – Шакал. Девку еще подставляешь, падаль. Чтоб ноги твоей больше у нас не было! А Крюгеру, этой грязной… передай своему: мы с ним еще встретимся. Мне
– И вот после всего этого ужаса они уехали, – продолжала Кораблина. – Я втащила Ромку в комнату, он был весь избитый, грязный. Я… ну, я тоже кое-что поняла уже тогда. Поэтому я стала спрашивать. Он сначала не хотел говорить, потом признался мне: есть один человек – Крюгер, он работает в какой-то фирме, но это все ерунда, фикция. На самом деле он
Катя слушала эти причитания очень внимательно, а в мозгу ее вертелось навязчивое: «Крюгер – где я слышала эту идиотскую кличку? Где, кроме фильма?»
