– Винограда хотите?
– Вы меня все время, Виктор, пытаетесь чем-то угостить.
– Это разве плохо?
– Нет, просто я сыта. Спасибо. Нам пора.
– Вы что, ехать хотите?
– Да.
Павлов чуть усмехнулся.
– Сейчас? Ну, я бы сейчас не пустил за руль ни того ни другого. Небезопасно это. И сам не сел бы.
Катя оглянулась на своих приятелей: да уж.
– Поздно уже, – она терялась под его упорным взглядом. – Который час?
Он закинул голову, посмотрел на звезды, горохом высыпавшие на непроглядном небе.
– Час, половина второго. Какая разница? Ночь.
– Ночь… Но нам возвращаться надо. И потом, есть еще кое-что важное, мы совсем забыли, зачем сюда приехали.
– Это важное на Речной улице?
– Да.
– Вы по-прежнему занимаетесь тем делом?
– Каким делом?
– Здешним страхолюдом-детоубийцей?
– По-прежнему. Мы его скоро поймаем.
– Скоро?
– Да.
Павлов все смотрел вверх, на звезды.
– У ребят хмель пройдет. Утречком окунутся, вообще как рукой снимет. Но сейчас им с колесами не справиться, – сказал он тихо. – Вы, Катюша, пойдите лучше отдохните. Там в комнате есть еще один диван, там все приготовлено – и плед, и подушка. Проводить вас?
– Нет, нет, спасибо.
Он смотрел на нее все так же настойчиво, насмешливо и печально.
– Не надо волноваться. Я же сказал –
Катя вернулась в дом. Скинула босоножки. Забралась с ногами на диван, свернулась калачиком, напряженно вглядываясь в тьму за окном. Исступленно стрекотали цикады. На станции прошел поезд, загудел в ночи. «Я все равно тут не усну. Не могу, не должна. Потому что мне надо… надо…» Голова ее клонилась все ниже, ниже, ткнулась в теплую подушку. И не было уже сил оторвать ее от этих мягких, пахнущих мылом глубин.
Через минуту Катя уже спала, ровно дыша. Ей снились грядки, усеянные клубникой. Ало-зеленые грядки до самого горизонта.
Пробудилась она от того, что кто-то тихонько потряс ее за плечо. В сонно-перламутровом мареве перед ней плыло лицо склонившегося над диваном Кравченко.
– Эй, соня, вставай. Смотри, какая благодать. Поехали купаться.
– Сколько сейчас времени? – прошептала Катя.
– Начало шестого. Утро – загляденье. Птички поют. Вода как парное молоко сейчас. Поехали, ну!
– Ты с ума сошел… Все развлекаешься… Говорил, наведем тут порядок…
Однако, сколько продолжалась эта самая нирвана, она так и не узнала – двадцать минут, полчаса. Неоспоримо было только то, что Кравченко и Мещерский действительно уехали освежаться на канал, время близилось к шести, а потом раздался тот самый звук, от которого она окончательно проснулась. Открыла глаза и приподнялась на локте. Это было нечто необычное, испугавшее ее еще там, во сне, – сдавленный вопль, тонкий вой, плач.
Катя спустила ноги с дивана.
– Эй, кто-нибудь! Где вы все?
Тишина. Она кое-как застегнула босоножки, оправила смявшийся сарафан. Вышла на террасу и увидела, что постель Чен Э пуста.
– Эй, Виктор, где вы все?
И снова ей никто не отозвался. Катя спустилась в сад. На траве, на листьях деревьев дрожали капельки росы. Утро было пепельным, туманным, но очень теплым. Сквозь туман на востоке пробивались первые лучи солнца. В глубине сада заливисто радовалась жизни какая-то птаха. Под яблоней бегала серенькая трясогузка.
